Она ж, дура, тоже любит этого олуха. Я то знаю. Говорю же с ней постоянно. Любит поганца, бляха! Не говоря уж про мою внучку. Та отца обожает, хоть и сопли ещё не высохли. Ну, ладно. Сегодня с работы вернётся, я её подпрягу на большой разговор. По всем правилам. Строго. Но правильно сделаю всё. Семья, понимаешь ли это не киношка на полтора часа. Я вон с войны со своей Марусей живу. Тоже ведь и погулял поначалу и бутылку в день высасывал. А живём. Она простила и я мозги себе выправил. Иди, Шура. Сходи к ней на работу. Скажи, отец ждёт для очень сурьёзного разговора.
Малович обнял дядю Федю и пошел. Руки в карманах, кепка набок. Песню насвистывал. Скажешь с виду, что это офицер-милиционер, которого натурально бандюги боятся? Да нет, конечно. Сам в «гражданке» как раздолбай из парковской биллиардной. Он пришел в школу, аккуратно поправил свою кепочку из новенького ворсолана, подтянул потуже кожаным ремнём белые плотные чесучовые брюки. Дикий шелк чесуча крик моды. Бежевую курточку свою вельветовую застегнул почти доверху «молнией», пригладил волос по бокам и сел на подоконник напротив восьмого «Б», где по расписанию увлеченно облагораживала подростков знаниями русской литературы Марина Тихонова. На перемене она вышла последней.
Саша, с Вовкой что-то случилось? глаза её округлились и она дошла до подоконника, опёрлась об него ладонями да с испугом ждала от Маловича слова.
Жив и здоров как молодой лев, сказал Александр Павлович. Но дело не в этом. Я у папы твоего дома был сейчас. Два часа говорили. За тебя решить и он не может. А я тем более. Тебе я что хотел сказать. Вовка твой позавчера стреляться стал. В кабинете. Но на ключ не закрыл дверь. Тут как раз я вошел случайно. Пистолет забрал, дал по морде. А он в связи со всем этим мероприятием раскололся, что всё равно застрелится. Потому, блин, что не может без вас с Наташкой жить. А выхода не видит. Сам к тебе боится идти. Шмару ту дурную он давно уже бросил. Год, считай. Живёт как ангел, только взлететь не может. Тяжесть на душе. Не больно-то полетаешь.
Малович сделал очень строгое, суровое сделал лицо.
Мы с мужиками обговорили ситуацию и организовали ему суд офицерской чести. Все высказались и позором его укрыли как в могилке землёй засыпали. И прошибло его. Заплакал он не скупыми мужскими, а дамскими безудержными слезами. Вытерли его платочком. Даже китель промок, блин. И он слово дал, что всеми фибрами души и силой тела вышибет из себя до последней пылинки ту позорную грязь, которая испоганила его душу. А в конце дал клятву, что любит и будет любить тебя до гроба и даже не глянет на какую другую. А в конце отдал всем честь и сказал.
Честь имею!
Я ему верю, Марина. Он понял, что бес его попутал. «Не со мной это всё было!», говорит. Я, конечно, не господь бог и даже не секретарь обкома. Грех с него снять не могу. Но друга я изучил за столько лет. Если он сказал, что без тебя не может, значит, не может. И что-нибудь с собой сотворит непотребное. Шлюху ту он бросил почти год тому, сказал я уже раньше, да забыл ту шалаву и проклинает день, когда поддался соблазну бесовскому. Короче, решать тебе. А отец вечером ждёт твоего слова. Ему и скажешь. А он мне позвонит.
Александр Павлович поцеловал Марине ручку и пошел по длинному коридору к выходу.
Я так сразу не смогу предательство простить и бегом прямо сейчас к нему побежать. Пусть потерпит. Сволочь он, конечно. Бес его попутал или Карл Маркс. Мне какая разница? У самого мозги не в то место перетекли. Сволочь он. Саша. Но я, честно, тоже без него не могу, тихо сказала Марина. Может, и могу простить. Не знаю пока когда.
Но Малович как будто этих слов не слышал и повернул за угол к двери. Тихонову он пересказывать ничего не стал. Намекнул только, что скоро жизнь его изменится к лучшему.
Вова стал догадываться, что жена вернётся. Но, чтобы не сглазить, тему продолжать не стал и сказал новость по работе.
Собрание партийное в десять завтра начнётся. Лысенко передал, что тебе надо выступить. Доложить, что под руководством партии мы повысили раскрываемость втрое за последние пять лет и обязуемся в текущем году раскрыть минимум сорок тяжелых преступлений.
Сам мне не рискнул приказать, Александр засмеялся. Знает меня. Не посмотрел бы, что полковник, покрыл бы семиэтажным. Вот почему сам не рвётся выступать? Говорит-то, как мёд из кружки льёт. Ну, ладно. Завтра одиннадцатое. Надо после собрания с Ивановым встретиться. Выпустили его из «дурки»?
Да. Сидит в ИВС. Нары нижние. Я ему журналов всяких притащил килограммов десять. «Советский экран», «Крокодил», «Знание сила». Пусть отдохнёт. Написали ему, что он параноик. Судить не будут. Лечение главврач назначил дневное. Через день ходить туда надо отмечаться, чтоб все видели, что он псих. А работать на нас с радостью согласен.
Тогда после собрания забираем его и едем в мою деревню Владимировку. Сядем дома у Паньки, отца моего. И поспрашиваем скрупулёзно о жизни фабрики «Большевичка», а?
Самое то! воскликнул Тихонов. Он нам тропинки три-четыре протопчет.
Ну, согласился Малович. А ты машину в ГАИ взял?
Во дворе. Запорожец. На три дня дали, доложил Вова радостно. Всё ещё про Маринку думал.
Тогда поехали сейчас в быткомбинат, Александр Павлович задумался и стал сворачивать в трубочку какую-то газету, потом развернул и скрутил снова. Есть там у меня бывший одноклассник. Лёня Замков. Заведующий отделом ремонта холодильников. Мне кажется, что на комбинате в том самом пластмассовом цехе делают не только детские игрушки. А Лёня знает, что ещё кроме кукол и погремушек там отливают.
Замков увидел Александра и не обрадовался. Скорее испугался. Он много курил и, разливая чай по чашкам, в них попадал не точно. Столик залил вместе с печеньем и карамельками.
Не по мою душу пришли? буркнул Лёня. Так я закон не нарушаю. Не хулиганю. Никого не трогал.
Ты из цеха пластмасс всех знаешь? спросил Малович.
Ну, всех только их начальник знает. Но кое-кого и я держу во взаимовыгодных дружбанах. Позвать?
Позови, конечно, глотнул из чашки Тихонов.
Минут через десять вернулся Лёня с двумя крепкими парнями в спецовках красивых. Красное с синим суконный материал комбинезона. Много карманов на «молниях», ботинки военные, высокие и синие кепки с длинным козырьком да надписью спереди «Быткомпласт». Новая какая то форма.
Чего, ребятки, вам? вместо приветствия сказал один, постарше.
Можете нам с другом каски отлить пластмассовые? Мы строители, шабашники. Металлические каски, блин, тяжелые. Башка трещит от них. Тихо и просительно сказал Малович.
Строители? засмеялся младший. А Лёня сказал что вы из милиции. У вас же фуражки носят с кокардами. На хрена каски? Да мы вообще-то из цеха игрушек. Хотя рядом втихаря льют каски. Но это не наши люди. Работяг простых мы, ясное дело, знаем. И числятся они не в быткомбинате, а на «Большевичке». В основном грузчиками. Кто эти цехом управляет, на комбинате никто не знает. Даже мы, соседи, ни разу их не видели. Купили у директора помещение и льют каски строителям руками случайных работяг.
Кто купил неизвестно. Может швейная фабрика. Может, дядя таинственный. Мы сейчас к вам не хотели идти. Милиция контора не всегда справедливая. Кто вам помешает нас с Мишей заподозрить и привязать по-хитрому к преступлению? Но Лёня друг проверенный. И он сказал, что именно ты, его одноклассник, мужик честный и порядочный. Мы мало чего про «подполье» и убийство знаем. Но чем сможем поможем.
Да нам этот цех «подпольщиков» сам по себе пока не очень нужен, объяснил Тихонов Этим уже после раскрытия убийств будем заниматься. И не одни. Может КГБ впряжется. Вредительство-то явное на государственном уровне. Это уже политика. Воруют, людей подкупают, экономике советской подножки ставят. Короче диверсия, удар сзади от внутреннего врага. Без КГБ нам не дадут в эту сферу соваться. Так что пока убийства для нас на первом месте.