Девчонка подбежала и прыгнула деду на колени, поцеловала по-детски просто и естественно и стала поглаживать его бороду своими тонкими пальцами, перебирая, словно легкий ветерок, седые пряди волос.
Необычное кресло? спросила она, почти и не спрашивая, а больше утверждая.
Фома лишь покачал головой, но это покачивание было красноречивей слов, и девчонка радостно и звонко засмеялась ей тоже невыразимо нравился трон.
Деда говорит, что они с дубом сроднились, и один дополняет другого. Правильно, деда?
Правильно! Так и вы сроднитесь, и друг без друга не сможете!
А раньше как же жили?
И раньше бы не смогли!.. Вот держите яблочко, идите к тому улью, под которым больше всего мёда натекло. Сделайте неглубокую ямку и дождитесь, пока мёд заполнит её всю до краёв. Потом на самое дно ямки положите это яблочко и слегка присыпьте землёй. И здесь вырастет ваша яблонька.
С молодильными яблочками?! вырвалось у Фомы, и он даже сам удивился тому, что сказал.
Ты сказал! Потому и вкушать вам с Машенькой плоды с неё, мягким заоблачным голосом выдохнул старец.
Девочка тут же побежала к улью, на который указал дед, а Фома смотрел, то на деда, то на его внучку и не двигался с места. Старик не стал понукать и торопить Фому, он просто вытянул руку прямо перед собой, и к нему на пальцы села голубка. Тогда уже он взглядом показал Фоме, чтобы тот тоже вытянул руку И голубка безбоязненно перелетела на руку Фомы. Старик еле заметно улыбнулся:
Дух возникает между двух! Без тебя у неё не получится. Вот она, вот голубица, севшая ветру на длань. Снова зарею клубится твой луговой Иордань Иди, помоги Машеньке.
Голубка взлетела и зависла над Машенькой, а дед властным жестом протянул Фоме свой посох.
Это сгодится вместо лопаты.
Фома сделал посохом углубление, и они вместе с Машенькой смотрели, как тягучий мёд медленно заполнял ямку.
Так тебя зовут Машенькой?!
А тебя Фомушкой?
Откуда ты знаешь?
Деда сказал.
Я ему не говорил, как меня зовут. Откуда он знает?
И я ему не говорила, как меня зовут! А он знает! Он всё, всё-всё-всё знает!
А он знает то, чего он не знает?
Знает!
Тогда он знает не ВСЁ!
Как не ВСЁ? Он, ведь знает, что это не знает! Значит знает!
Мед заполнил ямку. Они окунули яблочко в мёд, присыпали слегка землёй и побежали к деду, но того уже не было на троне; лишь мох, примятый старцем, распрямлялся, будто зазывая к себе в объятия.
Уже улизнул. Ух! Испарился! Но я-то знаю, куда он пошел, и где его искать! Тихо, Фомушка, тихо! Слышишь, птички поют!
Машенька прислушалась, откуда доносился щебет пташек, и, оставив Фому одного, молниеносно убежала в том направлении, скрылась, как сказочный лесной эльф, внезапно появившийся из леса и так же внезапно исчезнувший в лесу.
Фома осмотрел все вокруг еще раз, но более пристально. Потом подошел к друидскому трону, прикоснулся к вековой коре и без колебания взобрался на него. Трон будто ожил: заскрипел, завибрировал, словно обрадовавшись, что теперь не один, а с тем, кто отважился усесться на него. И будто одушевленное существо трон начал изучать Фому, точно желая приспособиться к новому хозяину и ублажить того. Листва дуба, в котором был вытесан трон, зашелестела, убаюкивая Фому, нашептывая ему что-то неразборчивое, но сказочно приятное, успокаивающее. Глаза у Фомушки сами собой закрылись, и сон овладел им. Как из мороза прямо в теплоту
3
Как белый снег в распутицу средь марта
И будто в одно мгновение пролетело полвека: на троне, почти нетронутом промелькнувшим временем, восседал шестидесятипятилетний Фома с седыми волосами, небольшой аккуратной бородкой, со старческими морщинами на лице. И на первый взгляд совсем ничего не изменилось на древней пасеке. Разве что ульи обветшали пуще прежнего, но не развалились, а еще стояли, и из них, так же как и полвека назад, медленно и тягуче стекал на землю янтарный мед. Но вот только земля вокруг пасеки, где раньше росла дубовая роща, стала походить на выскордь повсюду виднелись деревья, поваленные бурями страстей за протекшее время. Корни выкорчеванных деревьев переплетались между собой, удерживая дерн с травой, и образовывали своеобразное защитное кольцо вкруг пасеки. Поэтому сама пасека теперь выглядела нетронутым девственным уголком, как бы оазисом среди разрухи; и в центре этого мирка стояла примечательная высокая раскидистая яблонька выросшая именно из того яблока, что сажали в медовую лужу маленькие Фомушка и Машенька в далеком прошлом.
Чтобы посмотреть на небо через ветви, Фома медленно, по-старчески неспешно подошел к яблоньке и стал под нее. Ветер зашумел в ветвях, срывая последнюю листву. Фома вдруг, поддавшись ностальгии властному и в полной мере доселе ему еще неизведанному чувству, внезапно пронзившему его насквозь сверху вдоль спины до ноготков мизинцев ступней прижался к стволу, будто слившись с деревом, и раскинул руки вдоль веток. Яблоня закачалась вместе с Фомой, как один живой организм. И тут в просвете Фома заметил яблоки. Как белый снег в распутицу средь марта Странно, что он ранее их не замечал вся яблоня была, как говорят в народе, усыпана яблоками. Да еще какими яблоками: прозрачными, будто из хрусталя! От удивления Фома зажмурился
4
Как летний дождь в кромешную жару
Дедушка, вам плохо?
Фома открыл глаза парень с девушкой стояли рядом с ним и участливо глядели на него, раскинувшего руки и пытающегося сорвать невидимое никому, кроме него, яблоко. Фома оглядел молодых: тонкая красная ленточка браслетом стягивала их запястья.
Вы ослепительно молодая пара, и так походите друг на друга!
Молодые переглянулись и засмеялись так чисто, радостно и спасительно, как летний дождь в кромешную жару А Фома закрыл глаза и вспомнил, как почти полвека назад именно эту фразу произнёс старичок, почему-то в теперешних воспоминаниях очень походивший на деда-птицелова, а не на дедулю-пасечника из далёкого радостного детства.
5
Как стол, ломящийся от яств в Страстной Пяток
Тогда он с Машенькой брал билет в железнодорожных кассах. Он уезжал один, и Машенька его провожала. Но хотя всё уже было решено, он медлил перед открывшейся кассой, будто предчувствуя, что, взяв билет, потеряет Машеньку. Хотя откуда он мог знать тогда, что они расстанутся навсегда! Не мог он знать! Но появился этот улыбающийся дед-птицелов с птичьей клеткой, с деревянным посохом-клюкой и завязал с ними разговор прямо у кассы. И начал он разговор именно с этой фразы.
Вы ослепительно молодая пара, и так походите друг на друга.
Кассирша посмотрела на Фому и на Машеньку, улыбнулась и остановила взгляд на старике.
Так вам один билет? Или два? Или три? Как сладко медок пахнет!.. Как в детстве!
Старичок тоже широко улыбался и сквозь мягкий прищур глаз наблюдал за Фомой и Машенькой.
Машенька же улыбалась едва-едва, как Джоконда; и её улыбка была так же окутана туманной дымкой в манере сфумато, как улыбка Моны Лизы. И в этой улыбке Фома прочитал отрешенную удивленность, граничащую с жаждой ложного прозрения. Осязаемый воздух, подернутый легким маревом, существовал лишь в воображении Фомы он видел Машеньку точно, как на портрете знаменитого флорентийца, открывателя сфумато, да и фоном для портрета служили не аллегории людских страстей, а классический пейзаж Леонардо скалистые холмы с открывающейся голубой далью неба, пронизанного чистотой вечности. Именно эта неразгаданная улыбка на протяжении всех последующих лет и останавливала Фому от возвращения служила своеобразной преградой, барьером, преодолевать который не было времени, да и страшновато было возвращаться в прошлое. Ведь возвращаться пришлось бы в детство, и в поступках своих и помыслах стать таким же чистым, как в детстве, а эта загадочная, окутанная тайной апокалипсиса Машина улыбка назойливо заставляла его думать, что возвращение в детство невозможно. О! Сколько раз Фома внутренне вопрошал себя: