Красны девицы радостно разогнулись и заголосили, а добры молодцы поддержали настрой гоготом ломкие баски то и дело срывались в детский фальцет.
Разминая плечи, я накинул шуршащую болоньевую куртку, испятнанную краской мама решила, что такая одежа лучше всего подходит для труженика полей.
Девчонки щебетали, приводя себя в порядок, а мальчишки стягивались в кое-как организованную толпу, которую они считали отрядом мстителей. Уловимых.
За лесополосой класс выбрался на ямистую дорогу, и по ней мы дошли до свежеокрашенных ворот пионерлагеря створки «охранялись» двумя профилями горнистов, вырезанными из листового металла.
Я тут два года не была! воскликнула Аня, поправляя санитарную сумку через плечо. А всё, как тогда! И качели, и вообще
А вон наш корпус! Вон, зеленый!
Разве мы в зеленом жили? По-моему, в синем.
Да перекрасили, наверное!
А тихо как
Я вслушался. Грубоватый мальчишеский смех и топот оживляли замерший лагерь, словно оцепеневший по колдовскому велению. Но всё равно, печальная и безмолвная прелесть осени трогала душу ранней желтизной дерев, глубочайшей синью неба.
Погоды стояли хорошие, чувствуешь себя как в истопленной бане к вечеру печь давно погасла, но тепло все еще держится, разве что парная остыла.
С ветки сорвался красный лист, и плавно вошел в штопор. Хорошо
Весну я недолюбливаю, воспринимая, как перевал между зимними холодами и летней жарой. А вот осень Она сама по себе. И нет в ней никакой унылости. Просто надо уметь отойти от житейского бега, и погрузиться в осеннее молчание.
Это буйное лето шумит, цвирикает, звенит, а увяданью подобает покой. Только вот, чтобы настроиться на сентябрьскую волну, надо остаться в одиночестве. Окруженный друзьями или подругами, ты не поддашься тихому очарованию золотой поры, не расслышишь шепот падающих листьев
В кустах, гикая и давясь смехом, пробежали пацаны, но вышел лишь один Фастов. Девчонки, чуя отдаленную угрозу, обступили меня, и Дима криво усмехнулся:
За юбками прячешься?
Да что ты, улыбнулся я. Гуляю просто, дышу воздухом.
Чего надо? агрессивно выступила Алла. Что вы пристали к Дане?
Мы потом пристанем, пообещал Димка тоном, как ему казалось, зловещим.
А чего ждать? резко спросил я. Меня раздражала эта дурацкая ситуация, а молчаливо надеяться на девичью защиту Ну уж, нет уж!
Алла тревожно глянула на меня.
Да все нормально, обронил я, и зашагал через редкие заросли. Растерянный «посол» плелся следом.
«Рыцари» столпились на игровой площадке с рукоходами, турниками и прочими радостями для мышц. Невдалеке, огороженная колючей проволокой, перекашивалась будка насоса, беленая известкой. Ржавая труба подтекала, и каплющая вода смачивала коварную глинистую плешь.
Ну, и чего бегать, девчонок пугать? высвободил я копившееся ожесточение. Чем вы недовольны?
Фастов, похоже, следовал принципу «ни вашим, ни нашим» встал сбоку, не смешиваясь с остальными юнцами.
Чем? он скривился, и умело сплюнул под ноги. Тем, что ты почему-то нравишься нашим девчонкам! А нам это не нравится!
Примите мои соболезнования! оскалился я.
В прошлый раз до драки не дошло, и конфликт тлел, не угасая, до самого моего отъезда. Порой мальчишеские обиды разгорались, прорываясь в реал тычками, подножками и прочими гадостями, но нынче извините. Хватит мне быть терпилой! И я стал задирать мальчишей:
Ну, что? Зассали? Вас же восемь на одного! Есть желающие получить по морде? Только в очередь давайте, в очередь!
И мне удалось-таки проколупать хрупкую плотину неуверенности, удерживавшую одноклассников от рукоприкладства. Лично я не люблю драк, меня сложно вывести из себя, но уж, если это удалось, то «завести» обратно еще труднее. С самого детства колотится в голове: «Не трусь! Не трусь!», а память о прошлых унижениях мотивирует пуще медалей.
На меня бросилось сразу четверо. Замахали кулаками, съездили в челюсть, выбили пыль из куртки я не успевал отбиваться, но злость всё накручивала и накручивала меня. Искры из глаз! Это Вовка звезданул в подбородок. Я аж «поплыл», спиною падая на изгородь оцинкованные колючки вцепились в куртку, прорывая болонью. Встряхнувшись, заехал Вовану локтем, ногой достал Димку, и меня заново окружила потная, пыхтящая круговерть. Я и сам захекался, уставая давать отпор, а удары сыпались и сыпались, пробивая слабеющую оборону. Пацаны больше мешали друг другу, но давили числом, а я изнемогал, тупея и заботясь лишь об одном как бы не упасть.
Внезапно «мстители» расступились, и на меня вышел Адамадзе, щурясь подбитым глазом. В руке Васька неумело крутил свой нож с наборной рукояткой.
Порежу! хрипло вытолкнул он, полосуя воздух и отпуская матерки.
Я прянул в сторону, и нога предательски скользнула по мокрой глине. Но и мой противник изогнулся, ловя равновесие, как неумелый фигурист на катке. Едва не падая, он взмахнул ножом и я почувствовал, как лезвие обожгло щеку, распарывая кожу и пуская кровь.
Адамадзе испуганно отшатнулся, тараща черные глаза, и вдруг плаксиво изломил губы, выбрасывая орудие преступления, как будто оно жгло ему руку. Нож сверкнул, и булькнул в бочке с мутной водой.
Вы что делаете, дураки? тонко крича, подскочила Алла, и набросилась на Ваську, на Вована, мутузя всех разом. Дураки! Дураки какие!
Мальчишки отступали, лишь прикрываясь от распаленной валькирии. Потерянные и жалкие «рыцари» даже не оправдывались. Имей они хвосты, поджали бы.
Удивительно, но в ту минуту я испытал мелкое блаженство наконец-то натруженные руки отдыхали. Кровь сбегала по щеке тонкой струйкой, и мне пришлось склониться, чтобы не закапать рубашку.
В круге зрения показалась Званцева, дрожащими руками мявшая бинт, но вдруг пахнуло бензином это подбежал водитель «газона».
Ну-ка, хлопчик, повернись пробасил он, срывая шляпку с бутылки. Потерпи
Струя водки ошпарила рану, тут же накрытую ватной подушечкой, и мои непослушные пальцы прижали индпакет к щеке.
Данечка! Данечка! достиг ушей дрожащий, плачущий голос Аллы.
Да все нормально, прогундосил я. На проволоку напоролся
По машинам! гаркнул шофер по-армейски, и класс живо полез в кузов.
Меня устроили в кабине, под бочок Анне Михайловне, охавшей и причитавшей всю дорогу.
А я, наоборот, успокаивался. То ли адреналин гулял по венам, то ли шок действовал, но сердце мерно отстукивало пульс.
«Всё нормально», на ум пошло.
* * *
Суровый врач с прокуренными усами и в строгих очках живо турнул из приемного покоя ученический и преподавательский состав. Мне мигом обработали рану, укололи, зашили щека онемела, будто я ее отсидел, но не болела, лишь тупо ныла.
Аккуратный тампон мешал, полоски лейкопластыря стягивали кожу, но делать нечего.
Терпи, казак, ворчал доктор, атаманом будешь!
Я, хоть и оклемался малость, но все еще как бы отходил. И, когда в дверях замаячил Иван Михайлович в наброшенном на погоны халате, нисколько не удивился видел, как он вытаскивал пьяного из мотоциклетной коляски. Служба.
Дипломатично покашляв, участковый присел у двери, а следом заглянул еще какой-то милицейский чин.
Что случилось, Данил? взгляд Михалыча обрел прицельность.
Да дурость случилась, пробурчал я. Там глина мокрая поскользнулся и упал на колючую проволоку. Вон, всю куртку порвал А щекой напоролся на шип! Под ноги надо было смотреть
Простите, Данил, вкрадчиво сказал незнакомый чин, а ссадины и синяки у вас откуда?
Ну, подрались неохотно буркнул я. Но, опять-таки, никто на меня не нападал. Сам, получается, напал! Ну, и получил
Следовательно, вы никого не обвиняете? уточнил чин.
Обвиняю, заворчал я. Себя, дурака.
Участковый, как мне показалось, глянул на меня уважительно, и легонько хлопнул по плечу. Знал ли он характер раны, были ли у него подозрения об этом история умалчивает.