Семён Иванович прищурился и намотал ус на палец.
Есть у меня на примете одна девица, наконец сказал он. Племянница моя Агафья, дочь моей сестры. Она сейчас здесь, в северной башне. Дела у шурина пока не ладятся, ну я и взял всё семейство к себе. Одному-то скучно в таком огромном доме жить.
Иван вздохнул:
Я бы рад, Семён Иваныч, но мы именно полячку ищем.
А я-то кто, по-твоему? усмехнулся хозяин.
Иван посмотрел на бигос На пончики с розовым повидлом На польские обои на стенах И его наконец осенило. Он с размаху хлопнул себя по лбу:
Вот лапоть! Забыл! Ты ж у нас Заборовский! А я-то всё привык «Семён Иваныч», да «Семён Иваныч»
Из старинного рода Заборовских мы, похвастался окольничий. У нас и выписка из «Орбиса Полонуса» имеется, гербовника польского. А отец Агафьи из славного рода Грушецких. Ее настоящее имя Агата. Агафья на русский манер.
Пока прислуга бегала за племянницей, Семён Иванович нахваливал Агафью:
По-русски читает и пишет, по-польски бегло говорит, латинские книги наизусть знает, французский язык понимает! А ты бы послушал, как она на клавесине бренчит! Светлая царевна Софья будет довольна. С нашей Агафьей ей будет о чём поговорить, не то, что со всеми этими мамками да няньками
Распахнулись двери и вошла она.
Да-да, та самая голубоглазая боярышня, которую они с царём видели в толпе на Вербное воскресенье. И вблизи она была еще красивее. Взгляд у Агафьи был прямой и смелый. Девушка держалась приветливо, спокойно и с врожденным царским достоинством.
Это была победа.
Это был тот самый святой Грааль.
Иван наклонился к старому другу и зашептал:
Слушай, Семён Иваныч, про царевну Софью я всё наплёл. Тут вот какое дело
Спустя несколько часов двое всадников в белых плащах с капюшонами, скрывавшими их лица, остановились на пыльной дороге возле причудливого дома Семёна Ивановича. Из верхнего окна северной башни на мгновение выглянула златовласая принцесса, махнула рукой всадникам и тут же снова скрылась за бархатной шторой.
Это она, восхищенно воскликнул первый всадник. Моя принцесса в башне! Как в той книге, Иван, помнишь?
Иван кивнул. Они с царём понимали друг друга с полуслова. Ведь Фёдор тоже обожал красивые рыцарские романы.
Царевна Софья и наставник Полоцкий
Царевна Софья Алексеевна (регент при младших братьях Иване и Петре: 16821689)
Софья Алексеевна поистине выдающаяся особа, успешно руководившая большим государством целых семь лет. В те времена царевны почти ничем не отличались от монахинь. Никаких перспектив ни в личной жизни, ни в общественной. Вокруг царских дочерей создавалась атмосфера таинственности и святости. Софья единственная из кремлевских девочек получила наилучшее образование, доступное в ту эпоху. Ее наставником был талантливый поэт и богослов Симеон Полоцкий, которого называют представителем европейского барокко. Учитель занимался науками с сыновьями Алексея Михайловича, но взял в класс и 10-летнюю царевну, оценив ее способности.
Симеон был почти уверен, что царь согласится на его предложение, но все же Все же Алексей Михайлович был непредсказуем. Как-то раз государь вспылил из-за мухи, угодившей в его чернильницу и испортившей письмо боярину Матвееву, в котором царь просил главу Посольского приказа достать ему датский телескоп. Алексей Михайлович накричал и на муху, и на изляпанную бумагу, и на старца Симеона, скромно стоявшего в сторонке; бросил чернильницей в витражное окно, едва не разбив бесценные цветные стекла, туда же швырнул перо с мухой на кончике. Потом государь, как всегда, многословно перед всеми извинялся и перед Симеоном, и перед «божьим созданием» пострадавшей мухой. К вечеру в знак примирения прислал монаху с царского стола леденцов и конфектов два блюда по полуфунту, да ягод винных и фиников по фунту на блюде. Симеон в ответ преподнес Алексею Михайловичу очаровательные стихи «От избытка сердца уста глаголят», оформленные в форме сердца и посвященные рождению царевича Фёдора. Происшествие с мухой было забыто навсегда.
Но после сегодняшней беседы Симеон сам мог оказаться на месте несчастной мухи. Он хотел просить о небывалом, невозможном, не виданном на Руси и Алексей Михайлович, несмотря на всю широту своих взглядов, мог взорваться.
В царских палатах было темно и тихо. Мелькали озабоченные тени слуг, по углам негромко переговаривались доверенные бояре, на Симеона внимания никто не обращал все знали, что вход к царю ему позволен в любое время.
Монах нерешительно постучался в приоткрытую невысокую дверь, покрытую чудной резьбой с заморскими единорогами, и услышал слабый голос: «Ну что там опять? И покоя-то мне нет ни ночью, ни днём»
Ваше величество, робко проговорил Симеон, заглядывая в опочивальню, я новые вирши принёс Но вижу, нездоровится вам
Заходи, почтенный старец, вяло обрадовался Алексей Михайлович. Виршами меня излечишь.
Государь уютно устроился на высокой, богато изукрашенной кровати с балдахином. Кровать была короткой доктора рекомендовали спать полусидя, чтобы во время сна кровь к голове не приливала. Белели в полумраке пышные подушки, подрагивали огоньки свечей в красном углу, заставленном иконами.
Возле кровати деловито раскладывал инструменты царский лейб-медик, англичанин Сэмюэль Коллинз. Монах отвесил эскулапу уважительный полупоклон и обратился к царю-батюшке на западный манер:
Ваше величество, дозвольте зачитать новейшее сочинение оду царевне Софии.
Позволяю, позволяю, сказал же, добродушно ответствовал Алексей Михайлович и тут же повернул бледное лицо к врачу: Ну скорее, Сэм, сейчас голова моя бедная лопнет!
Да, сир, кивнул Коллинз и сделал аккуратный надрез на сгибе локтя государя.
Царская кровь не голубая, алая, как московский закат, хлынула в золотой сосуд, умело подставленный Коллинзом.
Алексей Михайлович утомленно прикрыл глаза другой рукой и потребовал:
Читай, старец!
Симеон встал в позу декламатора как он когда-то учил своих воспитанников в Полоцкой братской школе, и размеренным голосом начал:
О благороднейшая царевна Софиа, // Ищеши премудрости выну небесные
Монах читал свои стихи, а сам краем глаза следил за государем.
Кровопускание и эликсир поэзии пошли царю на пользу. Пухлое лицо Алексея Михайловича разгладилось, в темных зрачках вновь разгорался интерес к жизни. За этот вечно любопытный огонек в глазах Симеон бесконечно уважал русского государя. Монах был искренен, сравнивая в хвалебных одах царя с солнцем.
Но сегодняшнее сочинение в честь царевны Софьи преследовало другую цель. Симеон дошел до самых главных строк:
Увидевши же, яко и книга писася новая, // Яже «Венец веры» реченная, // Возжелала ту еси сама созерцати // И еще в черни бывшу прилежно читати, // И, познавши полезну в духовности быти, // Велела еси чисто ону устроити.
Алексей Михайлович вскинулся с подушек, чуть не опрокинув золотой сосуд:
Погоди, старец! Софья читала твою новую рукопись «Венец веры»?
Истинно так, ваше величество, монах торжественно наклонил голову.
Где же она ее взяла? с недоумением спросил царь.
У своего брата, царевича Алексея, степенно ответствовал Симеон. Я дал ему задание заучить из «Венца веры» пятнадцать стихов.
И что же? не мог поверить государь. Девчонка смогла пробраться через эту книгу?
Истинно так, ваше величество, Симеон собрался с духом и перешел к делу. Собственно, именно по этому поводу я и хотел вас просить. Дозвольте царевне учиться вместе с наследником.
Кому позволить? Софье? Царь изрядно растерялся. Так она же девчонка. Ей бы в тереме сидеть да с сестрами церковные ризы расшивать, а не книги читать.