Сегодня мощные информационные монополии, создающие альтернативную историю, образовали у современного человека убежденность в двойственности любой истины. Теперь единственной истины нет, истинно все, в пользу чего можно привести хотя бы какие-то доводы, а тот, кто воспринимает эти доводы, может свободно выбирать из любого набора причин и следствий и даже придумывать свои, формируя личную реальность хотя бы для того, чтобы утвердиться в самоуважении.
Природа как мир Божий имеет одну истину, и поэтому до определенного времени естественные науки надежно опровергали ложные теории и фиктивные открытия. Сегодня этот барьер на пути растекания лжи сломлен в науку хлынули социальные технологии, которые преодолевают любую причинность ради того, чтобы создать иллюзорные надежды на фантастическое будущее, которое вот-вот наступит просто потому, что правительство организует творчество ученых и учит детей. Здание науки оформляется пышным фасадом для ублажения взора профанов, которые из легковерных дураков превращаются в агрессивную «пехоту» олигархий.
Фасад важнее самого здания. И за него олигархия готова уничтожать тех, кто пытается противостоять лжи.
Если человек часть изначально заложенного в природу творческого начала, то без него Вселенная невозможна. Она не существует в полноте, пока сама себя не увидит глазами человека. И не начнет себя дополнять его воображением и усилиями. Пока человек богоподобен (и мнит себя сыном Божиим) он неотъемлемая часть Вселенной. Отрекаясь от истории и своей роли в становлении будущего, человек только часть природы, просто белковый организм, животное.
Переживание смерти
Два самых могучих символизма рождения и смерти. И сопровождающего их становления и омертвления (или развития и упадка). Без мыслей о смерти нет философии (Сократ) то есть, той интуитивной науки, в которой мудрость выше осведомленности. Интуиция знатока всегда выше формально закрепленных в памяти знаний. И знание о смерти тот высший философский подвиг, когда многомудрая печаль всегда помнит о конечности самой себя и всего, что она понимает.
Человек может легкомысленно пренебрегать смертью, но никогда не пренебрегает возможностью бессмертия, которое он наблюдает в природе, пусть и не в отдельном существе, каковым является и он сам. Поэтому место смерти в литературе и философии, напоминающих о конечности и трагичности жизни, а место бессмертия в мифологии.
Миф соответствует представлению человека о неестественности его смерти, то есть о естественности бессмертия. Физическая смерть в мифологии всегда связана с виной или несчастным случаем, которых можно было избежать, если бы не опрометчивые поступки, которые заводят человека в сети Рока. В Древней Греции мифология смерти тесно связана с мифологией жизни. Жизнеутверждающий Дионис, призывающий к упоению вином и весельем, является также богом мертвых. Экстатическая восторженность есть растворение человека в окружающей жизни, что равносильно смерти. И, наоборот, от смерти ожидается новое рождение. Гибель Диониса от рук титанов и последующее возрождение демонстрируют это взаимопроникновение смерти и жизни. Мифология напоминает нам, что существует тайная тропинка, скрытая от Рока, которая ведет к бессмертию. Это знание присутствует во всех культурах, отражаясь в сказках и суевериях. Оно заключено в существе человека как присущая ему вселенская интуиция.
Почему социальная нестабильность порой встречается с восторгом, хотя и сулит бедствия? В природе человека не только сопротивление хаосу, но и стремление продлить становление. Исторический процесс может завязнуть в бесполезном повторении привычных социальных форм. Ощущение, что они более опасны, чем возвращение к превратностям становления, всегда присутствует и всегда нарастает в условиях стабильности. Исторический процесс запускается вновь, обнаруживая будущее не в устоявшемся порядке, а в островках «хаоса». «Старый хаос» становится конструктивным материалом для нового порядка мыслей и жизни.
Мудрость не столько познает мир, сколько переживает его все динамичные процессы становления и уже ставшие, замершие в равновесии. Хладнокровная, «естественная» наука не предполагает души и не предусматривает понятие Бога (Лаплас). Одухотворенная наука не может не переживать своих социальных последствий, а тем более упадка цивилизации, на фоне которого и делается большинство естественнонаучных открытий и вызревание истин гуманитарных дисциплин. Фактически к чувствующей науке всегда подмешивается философия мысли о бренности всего сущего. Душа напоминает о бренности тела, мудрость о неизбежной гибели всего человеческого. Символизм умиротворяет эти печали и, как пишет Шпенглер, наводит мосты между «здесь» и «там». То есть, между посюсторонним и потусторонним.
В запредельном нечего делать без символа. Оно непознаваемо без души, оно недоступно для того, что все готовы признать наукой. Может быть, только математика касается вечного и роднится с философией, будучи доступной в своих первых, «предрассветных» созерцаниях даже очень неглубоким натурам. И возвышаясь до неведомых почти всем высот, отдаляясь при этом от философов, которые лишь в идее Бога приближаются к математикам. Именно в мире математики сущее представлено только символами. А в философии символизация требует напряжения, потому что душевные трепеты «слишком человеческие» они не хотят формализоваться. Мышление не хочет быть теорией, потому что завершенная теория означает смерть мышления. Ведь символы суть ставшее, даже когда обозначают становление. Они оживают, только если символизм сопровождается поэтикой.
Предчувствие границы существования это не фоновое переживание. Как и животное, человек живет без ощущения своей смертности. Он живет вечно, пока не умрет. Страх смерти это всего лишь воспоминание о последствиях ухода из жизни близких людей. Вид бездыханного тела дорогого человека (или просто человека) или разлука с ним в этом заложен страх. Если бы мы не видели смерти, мы бы страшились только расставания с близкими. Ощущение вечности смерти в сознание человека не умещается. И он обращается к идее бессмертия души и обретения телесности под новым небом и на новой Земле. Застывание прошедшего в вечной и неизменной форме также не вмещается в сущность человека, и поэтому его воспоминания изменчивы и следуют его текущим душевным состояниям. Так же и история воспринимается в контексте политики.
Длительность, время, задача, цель, ценность, смысл категории, осмысляемые ничтожной частью человечества, которому как правило неизвестны даже параметры своей собственной жизни. Человек воплощает в своих мыслях время лишь в какие-то мгновения, и почти никто этих мгновений не замечает. В этом смысле человек от животных отличим лишь своей рассудочностью богатством символизма, очерчивающего некогда зафиксированные обстоятельства. От ставшего символизма человек может избавиться, только превратившись в личность, на порядок более осмысленную в своей индивидуации. Бытовая рассудочность позволяет ему выживать и не замечать границ своей жизни, вспоминая о них только в тяжких болезнях или накануне смерти.
«У животного есть только будущее, человек знает и прошлое». Вопрос лишь в глубине и адекватности этого знания. То, что кажется знанием, на поверку может быть измышлением невежды, оскорбляющего своих предков. Утилитарная забота о еще не минувшей жизни вовсе не означает заботы о прошлом. Смерть как тайна мира закрывается от познания каким-нибудь примитивным домыслом вот и все. Отличие от животного только в том, что инстинкту такой домысел не требуется. Животное обходится без переживания того, что не касается его непосредственной чувствительности. И человек очень часто находится в этом животном состоянии. При этом ни тот, ни другой не обладают прошлым, если оно не связано с выработанным рефлексом.