11. Схима преподобного Елисея Сумского
Преподобный Елисей лежал в плывущей по Белому морю лодье с распахнутыми в умиленье глазами и смотрел в звездное небо. К этой лодье была привязана борт в борт еще одна точно такая же лодья, тоже из монастыря. Несколько монахов стояли в них на коленях и молились Едва-едва пошевелив губами, Елисей обратился к одному:
Феофилакт, до монастыря верст шестьдесят будет?
Коренастый с выцветшими глазами Феофилакт ответил нараспев с паузами, словно ожидая одобрения от Елисея.
Не меньше Ветер не в подмогу Суток двое идти будем Не меньше
Не осилю обратной дороги, вижу огни небесные.
Так и я вижу, вона там вдалеке
Нет, Феофилакт. То Су́мский остро́г нашей обители. Направьте лодьи к подворью и там постригите меня в ангельский чин.
Без игумена? Схиму?
Преподобный Зосима Соловецкий будет за меня ходатайствовать. Братия, сами увидите и услышите!
Феофилакт многозначительно взглянул на молящихся монахов: еще очень молодого Сергия и почти седого Фому.
Слышали? Кто видит огни?
Сергий удивленно поднял брови:
Так ты ж сам токмо Елисею говорил, что видишь
Эт я так, чтоб успокоить умирающего А так, не знаю куда и плыть.
Елисей еле заметно улыбнулся:
Заботливый ты, Феофилакт! Не печалься! Сейчас святые Соловецкие помогут нам добраться до подворья монастыря: плывите прямо за совой, что пролетит над нами. А там и звон колокольный услышите, и огни увидите
Феофилакт посмотрел на Фому и Сергия и указал им знаком наблюдать за небом, потом обратил взор на смиренно лежащего Елисея и громко нараспев выдохнул братии просьбу, как заклинание:
Смотрите, не проморгайте
Молящиеся перевели взор на небо, не переставая творить молитву, а Феофилакт взял ковш, черпанул из братины медовуху и попытался напоить Елисея.
Глоточек, глотни это тебя поддержит.
Елисей опять слабо улыбнулся Феофилакту, их взгляды встретились. И тут Феофилакт увидел в расширенных зрачках Елисея отражение летящей птицы. Он замер, перевел взгляд на ковш, что почти прижимал к улыбающимся устам Елисея и увидел отражение летящей птицы на дрожащей поверхности напитка ковш как огромный зрачок отслеживал полет полярной совы.
И в этот момент Фома вскочил с колен, и едва не опрокинув лодьи, прокричал:
Вот летит, вот оттуда ох, и немалая она и вся белая
Огромная полярная сова неторопливо пролетела прямо над монахами. Феофилакт перекрестился во славу всех святых и указал рукой:
Ну, так значит, как и говорил наш брат Елисей, плывем за совой.
Поплыли. Туман закурился вокруг лодьи, сбивая и путая. Через некоторое время послышался голос Елисея.
Феофилакт, туман сгустится, так вы плывите на звук колокола. При отпевании смотрите за свечой, что будет в руке у меня, как только пламя зашевелится, то значит я ожил, чтоб схиму принять. Сначала схима, а потом и отпевание. Скажи, что услышал меня, Феофилакт?
Услышал. Свечу зажечь и смотреть на пламя
Молить Зосиму, Савватия и Германа они помогут!
Молить Зосиму, Савватия и Германа они помогут!
Елисей затих, а братия молились до утренней зорьки, и едва усталость смежила им глаза, как сквозь густой белый туман до них долетел гулкий удар колокола.
Феофилакт сразу открыл глаза:
Слышали? Это нам звонят. Поплыли.
Феофилакт оглянулся и увидел, что лодьи уже плывут в сторону колокольного звона, и ему показалось, что из тумана то вырастают, то тают в нем, то вновь вырастают, как призрачные видения, Зосима, Савватий и Герман, и вместе с Елисеем, так же как они сотканным из тумана, тянут лодьи, легко ступая по воде, как посуху.
Феофилакт склонился над старцем и пристально оглядел его лицо и фигуру. Елисей будто спал, но окоченевшие пальцы его подтвердили догадку Феофилакта, что душа старца отлетела в Божьи чертоги. И тут Феофилакт услышал доносящийся сверху голос Елисея:
Сначала схима, Феофилакт, а только потом отпевание!
Эхо понесло слова старца по тихой водной глади, но, вернувшись через пару мгновений, разбудило Фому и Сергия.
В храме Сумского подворья Соловецкой обители Елисей лежал со свечой в руках, а монастырская братия как-то робко почти что с испугом и удивлением неотрывно вопрошала на Феофилакта, который без остановок ходил вокруг гроба с кадилом. Постепенно кадило надымило так густо, что Фома увидел ходящих за Феофилактом трех монахов и признал в них Германа, Савватия и Зосиму. Вдруг пламя свечи разгорелось, осветив лик новопреставленного, и заколебалось, как и предупреждал Елисей. В разгоревшемся пламени свечи фигуры трех Соловецких преподобных приобрели прозрачное фосфоресцирующее сияние. От неожиданности Фома подался вперед и уже было протянул руку к Савватию, чтобы удостовериться в явственности виденного, как услышал голос Елисея.
Фома! Тебе непременно надо вложить палец в раны?
Елисей встал из гроба и, склонившись пред святыми преподобными Зосимой, Германом и Савватием, сказал, что сильно скорбит о том, что он не пострижен в великий ангельский образ.
Когда таинство пострига в схиму завершилось, причастившись Святых Тайн, Елисей опять лег в гроб и, закрыв глаза, произнес:
Вот теперь совершайте чин отпевания и погребения. Начинайте читать псалмы.
Елисей глубоко вздохнул в последний раз и затих, почив о Господе, а душа его, устремившаяся вверх, задержалась на мгновение под куполом храма, чтобы бросить прощальный взгляд на молящуюся у гроба братию.
Через столетия гроб с мощами преподобного Елисея вышел из земли, и Всевышний прославил Своего угодника неисчислимыми чудесами исцелений, которые не прекращаются и по сей день.
От Елисея и пошел обычай вкладывать свечу в скрещенные на груди руки покойного, чтобы не погребли живого. А вдруг покойный не умер, а уснул летаргическим сном? Пламя свечи будет колыхаться, показывая, что надо повременить с погребением. Вот только Николая Васильевича Гоголя это не оберегло, и его так и похоронили спящего. А ведь, вложенная ему в руку свеча несколько раз угасала! Но никто не обратил на это внимания, даже священник Фома, отпевавший его.
Звавший монахов на всенощную колокольный звон разрушил видения Саввы, и он, сбросив власяницу, как выползину, долго приходил в себя настолько ярким и реальным было это нахлынувшее видение.
Успокоившись, Савва присел за письменный стол и записал все пережитое им в только что явленном видении.
Больше Савва ни разу не надевал власяницу, и когда приехал домой, то сразу убрал подаренный артефакт за стекло в нишу, как в склеп, и только временами в сумерках становился рядом с ней и зажигал свечи на напольном подсвечнике, тоже древнем, привезенном с деревенских гастролей, найденном на месте сгоревшей больше века назад уездной церквушки. Сквозь пламя свечи Савва смотрел на власяницу и в отражении на стекле видел себя, будто одетого в нее. «А ведь это моя выползина, как сюртук Пушкина, в котором он уехал на роковую дуэль!» как-то подумалось ему в один из таких моментов. И в тоже мгновение он будто услышал голос Соловецкого игумена:
Власяница помогает монаху, напоминая о терпении и смирении; сотканная из верблюжьего волоса, она немилосердно колется, ни на секунду не позволяя забыть о каре небесной. В лихую минуту наденьте это вретище прямо на тело оно обережет от необдуманных деяний и нерешительности.
12. Коллекционеры серебряных ложек
Савва стоял около власяницы, всполохи свечи оживляли его отражение, но он стоял, замерев, обдумывая свой новый замысел, еще не решив, что писать сценарий, пьесу или прозу. Иногда пьесу писать сложнее, особенно, если нет явного отрицательного персонажа антагониста, или когда герой борется сам с собой, раздираемый внутренними противоречиями. Ну борется он сам с собой, а зрителю за чем следить? За актерскими гримасами? За сменой декораций? Но зрители не за тем пришли в театр, чтобы потусоваться, показать свои наряды и на других посмотреть, не за тем, чтобы просидеть в буфете, рассуждая в сомнамбулическом расслабоне о тщедушности человеческой натуры, выискивая виновных и оправдывая себя. В театр приходят, чтобы прикоснуться к прекрасному, пережить катарсис и через сострадание очистить свою душу, вернуть душе детское восприятие мира и добра. Посетивший настоящий театр, становится отзывчивее на боль ближнего. И театр, как Небесный Иерусалим, должен быть всегда праздником духа! Искусство должно побуждать тянуться к светлому, возвышенному, должно давать крылья надежды и укреплять в вере. Другого предназначения для искусства Савва не принимал все другое всегда замешано на деньгах и имеет привкус серебряной ложки. Точно говорил Станиславский, что в искусстве можно заниматься либо искусством, либо собирать серебряные ложки.