Сколько мне осталось?
Ну спро́сите ещё, ухмыльнулся доктор Куценко. Я похож на гадалку? Может, три месяца, может, три дня это как повезёт. Или не повезёт, доктор опять собрался уходить, но снова задержался в дверях. Да, при нашей больнице есть онкоцентр, вы можете туда записаться правда, там очередь, но она, бывает, укорачивается с двух концов, хе-хе ну, до вечера.
И доктор, к великому облечению Александра, вышел из палаты.
Сам он, немного погодя ровно столько, чтобы шаги доктора за дверью окончательно стихли, встал с кровати, тут же, однако, присел, пережидая потемнение в глазах, снова встал, кое-как, превозмогая немощь в ослабших за неделю неподвижного лежания конечностях, оделся (одежда, как и его рюкзак цвета хаки, висела на спинке стоявшего у кровати стула) и уже было направился к выходу, но тут вспомнил о букете и открытке, развернулся, вынул первый из вазы, отряхнул от воды и взял в руку, а вторую аккуратно положил в рюкзак и только после этого вышел из палаты.
Куда?! донёсся крик медсестры с далёкого островка дежурной стойки.
Но Александр ничего не ответил, а только, зайдя в лифт, несколько раз быстро нажал на грязно-белую, как зубы покойника, кнопку закрытия дверей и поехал вниз, на первый этаж.
В лифте как-то склепно пахло тамбуром старой электрички, и Александр впервые почувствовал страх замкнутого пространства. Он пытался себя уверить, что это от непривычки, ведь он уже много лет жил на первом этаже и лифтами пользовался редко, но чувство это было слишком, пугающе ново. Это было чувство погребённого заживо.
Наконец лифт неуклюже остановился, двери с лязганием открылись, и Александр выскочил в холл приёмного отделения, тут же, впрочем, замедлившись, чтобы не вызвать подозрений. Пройдя мимо окошка регистрации и синих банкеток, на которых сидели больные ожидая госпитализации, и родственники ожидая выписавшихся, он проследовал к выходу, намереваясь поехать туда, куда ему больше всего сейчас хотелось, домой.
За прошедшую неделю мягкий бархатистый снег, нападавший за время заморозков, растаял, и теперь между тротуарами плескались бурые моря; поначалу Александр ещё пытался их обходить, но после того, как на него пару раз злобно нагудели проезжавшие в опасной близости машины, он решил идти прямо по лужам, и, когда он спустился в метро, ноги у него уже все промокли насквозь.
Стоя перед дверью в квартиру, Александр сделал то, что делал всегда, когда на работе опять задерживали зарплату или на дороге попадался какой-нибудь хам, он глубоко выдохнул, как бы выпустив из себя всё то дурное, что накопилось в нём за день, похлопал себя по щекам, приготовив лицо для радушной улыбки, которой он обычно встречал домочадцев, и наконец позвонил в звонок три раза, чтобы отличить себя от незнакомцев.
Господи, Саша! Арина так и замерла в прихожей, приложив руку ко рту, и из глаз у неё хлынули слёзы.
Александр обнял её, отодвинул руку ото рта и крепко поцеловал.
Папочка! Из своей комнаты выбежала Алина и присоединилась к объятиям.
Что ж ты не позвонил? причитала Арина, вытирая слёзы. Я бы приехала, забрала тебя на машине
Да нормально, я на скейте сам доехал, пошутил Александр, думая тем самым разрядить обстановку.
Саша! как-то сердито-обиженно воскликнула Арина. Никаких тебе больше скейтбордов! Мы её голос надломился от вновь накативших слёз, мы очень за тебя переживали.
Простите, я не знаю, о чём я думал
Иди мой руки, я ужин поставлю, и Арина поспешно, виляя своими крупными бёдрами, двинулась к холодильнику, стоявшему в конце коридора (на кухне он не умещался), достала оттуда красную кастрюлю с красной же прорезиненной крышкой и, ещё раз пройдя мимо Александра, понесла её на кухню. Александр нагнулся, чтобы разуться, но тут почувствовал, что сейчас, пожалуй, протаранит головой стоявший в прихожей большой аквариум с плавающим в нём одним-единственным сомом, поэтому, оглядевшись по сторонам, чтобы никто не видел (Алина уже ушла к себе в комнату дальше тягаться с институтской домашкой, а Арина захлопотала по кухне), Александр снял пустующую сейчас кошачью корзинку (ни одна из трёх кошек почему-то не вышла поздороваться с ним) со стоявшего сбоку от входной двери декоративного пенька, присел на него и только тогда спокойно разулся.
Носки промокли насквозь, и перед тем, как надеть тапки, Александр прошёл босиком в ванную, снял носки, положил их на бортик ванны и стал мыть руки. Но вскоре его намыленные, тёршие друг друга ладони застыли. Из зеркала над раковиной на него смотрел живой труп. С бледно-жёлтым, как сплошная гематома, обвисшим лицом, тёмными морщинистыми кругами под глазами и высокими залысинами, обрамлявшими островок проеденных сединой чёрных волос. А потом и эти редкие волосы в непроизвольно заработавшем воображении Александра выпали, и на их месте остался лысый, пергаментного цвета, скальп. Прямо как летом несколько лет назад, когда он поспорил с другом, что, если русские обыграют испанцев на чемпионате мира по футболу, он побреется налысо. С той лишь разницей, что волосы, вытравленные химиотерапией, уже не отрастут.
Александр домыл руки, наскоро вытер их полотенцем и поспешно вышел из ванной.
На ужин были макароны по-флотски флот, конечно, едва ли можно было накормить этими редкими комочками фарша в море сухих макарон, но Александр, изголодавшийся по домашней еде (как и чем его кормили, пока он был в коме, ему оставалось только догадываться), с большим удовольствием накинулся на блюдо.
А пока он ел, Арина рассказывала ему о том, что интересного произошло за неделю. У Алины в институте протекла крыша, и экзаменационные работы многих студентов намокли и испортились. Благо, Алина, как будто предчувствовав это, переложила свои в другую аудиторию. А ещё у Алины появился новый друг, Игнат. Пока ничего серьёзного, но он уже пару раз провожал её до дома. А ещё у Алины четвёрка с минусом по живописи. Это самое высокое, что вообще ставили, у остальных тройки и двойки.
Ариш, ты же уже отучилась там, с нежной шутливостью заметил Александр, хрустя макаронами, чего ты за Алинку-то учишься?
Я не учусь, обиженно потупилась Арина, мне мне просто интересно.
Наступило странное молчание. Александр, казалось, был не меньше Арины удивлён своему этому непривычно резкому замечанию. Нужно было как можно скорее продолжить разговор.
Ну, а ты как сама? спросил Александр. Как у тебя дела?
Да хорошо у меня ездила вот недавно в «BIO», отщипнула там ещё пару «заморышей», щас и Арина, сходив в коридор, где на полках белого металлического стеллажа, под резким светом фитоламп, стояли горшки с цветами и контейнеры с рассадой, принесла в пластиковом стаканчике одного из этих «заморышей», острый, розовый по краям глянцевый листик. Это вот begonia rex, у меня, правда, уже есть такая, но, ты меня знаешь, не смогла удержаться а там ещё «замик» стоит. И вот зачем ты мне помог с зимним садом, вздохнула с каким-то шутливым укором Арина, теперь нам точно негде будет есть.
А, второй стол купим, махнул Александр, но, бросив мимолётный взгляд на ту треть стола, которая целиком была занята цветочными горшками, вспомнив, что растениями заставлены уже все подоконники, столы и полки в их доме, он с какой-то досадливой горечью понял, что именно такого, пустякового, ничего не значащего ответа и ждала от него Арина и что тем своим шутливо-укоризненным вздохом она как бы на корню пресекла возможную угрозу (хоть даже в виде простого недовольства с его, Александра, стороны) её постоянно расширяющемуся питомнику. Эти новые, непривычно острые и витиеватые, как терновник, мысли вызвали у Александра отвращение. Но не к Арине или её растениям, а к самому себе. Как мог он так плохо думать о своей жене? О самом любимом и родном человеке, с которым он вот уже почти как тридцать лет жил в счастливом браке. Видимо, прав был доктор Куценко, и сотрясение не прошло для него без последствий.