Мэл Пит
Трилогия Мёрдстоуна
Mal Peet
The Murdstone Trilogy
David Fickling Books, Oxford
Перевод с английского Марии Виноградовой
.
Original title: The Murdstone Trilogy
Text © Mal Peet, 2014
© Мария Виноградова, перевод на русский язык, 2021
© ООО «Издательство Альбус корвус», издание на русском языке, 2022
Опубликовано по договоренности с David Fickling Books и The Van Lear Agency LLC
Книга первая
Темная энтропия
1
Солнце садится, оставляя в дартсмурском небе неряшливые лохмотья малиновых облаков. Где-то в папоротниках фыркают и отдуваются невидимые жилистые пони. Последний звонок: горластые грачи спешат на ночлег, дрозд перед сном нарывается на еще одну потасовку за территорию. Мышонок полевой семенит домой, но вот он встопорщился в страхе перед совой. Самое начало весны. Ягнята блеют, призывая мать. Под землей готовятся к ночным похождениям созревшие для гона пахучие барсуки. Уши у лиса пламенеют, он прочищает горлышко.
Тьма охватывает землю, а потом и небо. Единственный источник света теперь малый квадрат. Свет исходит из окна уединенного коттеджа. А точнее, от настольной лампы на струбцине производства «Хабитат», согнутой над маленьким складным столиком внутри под окном. Лампа делит на две части столик с заляпанной высохшим томатным соусом тарелкой, связкой ключей и просроченным лондонским телефонным справочником.
Вся эта утварь, как и коттедж, принадлежит Филипу Мёрдстоуну. Последний, так и не сняв пальто, сидит, уставившись на иллюзорный жар электрокамина с функцией имитации живого пламени. Он держит пинтовый стакан с мутноватым крепким сидром, налитым из стоящей у кресла двухгалонной пластиковой канистры, и время от времени прикладывается к нему, словно спохватываясь. Поддельные угли, питающие поддельное пламя, покоятся на решетке просторного камина, сложенного из неровных гранитных плит.
На каминной полке тускло поблескивают несколько памятных призов. Один кусок стекла, а вернее прозрачного пластика; погребенная внутри торжественная надпись читается только под наклоном. Второй довольно безвкусная статуэтка, изображающая ребенка, который сидит, скрестив ноги и впившись глазами в книгу. Есть и три иных, и со всех пяти давно пора смахнуть пыль.
Вот уже изрядное время начав задолго до заката Филип Мёрдстоун твердит и твердит одну и ту же горькую фразу, словно мантру, несущую утешение.
Она такова: «Я в жопе».
Она его не утешает.
В обычной жизни, как и в своих романах, Филип склонен оставлять самые существенные вопросы без ответа. Сейчас же, в припадке самобичевания, смотрит им прямо в лицо. Даже не вопросам вопросу. Суровое самодознание, которому он себя подверг, вылилось в одно-единственное недоумение: на кой он продал свою душу?
Ответ: потому что он на мели. Без гроша. Нищ. Он человек нищий. Знаменитый ну ладно, известный, но голь перекатная. Эта неприглядная истина нередко посещает его под знаменами темной ночи. Он гонит ее прочь, включая прикроватное радио и растворяясь в программах «Всемирной службы Би-би-си» о выращивании пиявок в Камбодже или новейших танцевальных модах Саудовской Аравии, но помогает не всегда.
Безденежье не всегда ужасало его; в конце концов, на то и почтенная традиция литераторов жить в нищете. Особенно русских литераторов. Умирать в нищете, однако, уже не так привлекательно. Умирать от нищеты не привлекательно вовсе.
Филип знает, почему продажи его книг резко пошли под откос. И качество тут ни при чем. Каждую субботу он покупает «Гардиан» в магазинчике на углу Брайен протягивает ему над стойкой очередной выпуск: в полиэтиленовой упаковке, точно порнографическую версию свитков Мертвого моря. Подписан Филип и на журнал «Автор». Так что он в курсе происходящего. О да. Писатели больше уж не затворяются от мира, создавая глубокомысленную изысканную прозу. Нет. Они вынуждены проводить львиную часть времени, торгуя собой в треклятом интернете. Занимаясь блогингом, твитами и апдейтами своих чертовых фейсбучных страничек и разнесчастных нарциссических веб-сайтов.
Минерва уже несколько раз поминала его досадный провал по этой части.
Минерва, но это же к настоящей работе не имеет ни малейшего отношения. Уж вы-то должны понимать.
Да все я понимаю, Филип. Я, знаете ли, не совсем дура, хотя и ваш агент. Зато к деньгам это все имеет отношение самое прямое. Прошли те дни, когда можно было просто-напросто написать чертовски хорошую книжку и подождать, пока за ней выстроятся очереди. Читателей, дорогой мой, надо френдить. Они хотят быть подписчиками. Хотят быть френдами. Нельзя отсиживаться в упоительном уединении. Да и не так уж оно упоительно, ваше уединение, верно?
Но он отказывался хоть что-то менять. Не из луддизма, ни в коем разе. Ничего подобного. Он и сам периодически садился на ежемесячный автобус в Тависток с написанным от руки перечнем Всего, Что Надо Выяснить, и проводил добрый час, а то и больше, в библиотеке за компьютером. Считал себя виртуозом гуглопоиска. Вот это работа. От этого польза есть. Но все остальное, весь этот пустопорожний сетевой треп Нет. Нет. Нет!
Он мнил себя благородным ну ладно, упрямым сопротивленцем. Вплоть до сего дня. Сегодня что за день неприглядных истин! он вынужден был признать, что обманывал сам себя. Водил себя за нос. Абсолютнейше неопровержимый, чтоб его, факт состоял в том, что он позволил себе отстать от жизни. Совсем как какой-нибудь допотопный ремесленник например, часовщик, который поднимает взгляд над верстаком и вдруг обнаруживает, что мир перешел в цифровой формат, а его дни сочтены. Или верный и опытный сотрудник, который в один прекрасный день, придя на работу, узнает, что его заменили обрывком компьютерной программы, разработанной каким-то малолеткой из Бангалора.
Он, Филип Мёрдстоун, сделался само это слово несло в себе убийственный раскат анахронизмом.
Он судорожно проглатывает сидр, потому что даже это еще не самое худшее.
О нет.
Потому что, раздуваясь и нависая над горизонтом его личной маленькой трагедии, грядет Высший катаклизм. Восхождение темных блескучих калифорнийских Владык киберпространства. Эти современные чингисханы сметают цивилизации, сжигают библиотеки, сажают редакторов стройными рядами на колья, стирают с лица земли хрустальные башни и сложенные из нежно-медового камня старинные университеты в ненасытном алчном стремлении поработить язык, превратить авторов в трутней, обслуживающих пульсирующий амазонский улей, а детей в пассивных потребителей, тычущих пальчиком в экраны и бесконечно скачивающих бесплатную лабуду. И вскоре, преуспев в своем филистимлянском завоевании, Владыки в псевдодемократичных джинсах и футболках встанут, подбоченившись и обозревая разоренную пустошь, во главе несметных фаланг слюнявых адвокатов по защите интеллектуальной собственности, посмотрят глумливо на последних кое-как копошащихся еще литераторов и скажут: «Что, старорежимные, чернилозависимые неандертальцы, проблема у вас? И какая же? Кто вякнул копирайт? Вытащить чертового ностальгирующего торчка перед строем и переломать ему пальцы».
Как Минерва и прощебетала ему в напоминание.
Когда миром правит Яблоко, все пойдет на хрен. Так что, если ты писатель, единственный разумный путь заработать тонну денег, пока не началось. А вам, миленький, прошу прощения, поздновато уже тормозить на старте.
Но все еще хуже. Он в нее влюблен. Безнадежно и это mot столь же juste, сколь и tris te[1] влюблен в Минерву Кинч. И, хотя слащавое клише вызывает в нем разлитие желчи, это любовь с первого взгляда. С его стороны.