Нет, это нечто большее. Меня тянет к этой девушке. Я мало что о ней знаю, но она мне нравится. Думаю, я ей тоже.
Такси наконец останавливается на вершине холма, посреди жилого района, и Хайден выпрыгивает из машины, радостно поблагодарив водителя. Я тоже выхожу и оглядываюсь: сильный ветер сносит меня и распахивает пиджак. Я кутаюсь, дрожа от холода и ветра, а Хайден подходит ко мне, смеясь:
Здесь холоднее, чем я думала.
Мой взгляд опускается ниже, ее соски выпирают из-под ткани платья. Да, как я и предполагал.
Лифчика нет.
Где мы, черт возьми, находимся? интересуюсь я.
Она останавливается передо мной, игнорируя вопрос.
Пойдем.
Я позволяю ей взять меня за руку и следую за ней, расстояния между нами достаточно, чтобы я мог наблюдать за ее покачивающимися бедрами. То, как она двигается, гипнотизирует меня, и я испытываю искушение засунуть руку ей под юбку и коснуться верхней части ее шелковистого гладкого бедра. Просунуть пальцы в декольте платья и изучить то, что под ним. Поцеловать эти ухмыляющиеся губы.
Но, наверное, было бы не слишком разумно делать первый шаг, когда вокруг, кроме нас, ни души в такой-то час. Она, скорее всего, закричит и позвонит в 911.
Если она умная, то так и сделает. Она меня не знает. Я могу оказаться кем угодно.
Вот мы и на месте, пропевает она, когда перед нами вырисовывается церковь, парковка рядом совершенно пуста. Она берет меня за руку. Это за церковью.
Что? непонимающе спрашиваю я, ускоряя шаг, чтобы идти рядом с ней.
Увидишь, загадочно произносит она.
Мы идем по огромной парковке за церковь и натыкаемся на детскую площадку: большую огороженную территорию с пластиковыми домиками и горками. Все на таких играли в детстве. Там стоит выцветший желто-голубой игровой комплекс с горками, выходящими по обе стороны от него, и скалодромом спереди. Хайден останавливается, бросает мою руку и зовет:
За мной!
Она начинает карабкаться вверх по горке прямо в туфлях, ее юбка развевается и приоткрывает идеальную задницу.
Я со смехом наблюдаю за ней:
Какого черта ты делаешь?
Поднимайся! Она стоит на самом верху комплекса, под куполообразной голубой крышей.
Я складываю ладони рупором и кричу:
Я слишком высокий!
Она упирает руки в бока и закатывает глаза:
Да не настолько. Давай, поднимайся.
Сдавшись, я взбираюсь на другую горку, не такую крутую, мои новенькие туфли Gucci скользят. У меня подкашиваются ноги, и я чуть не падаю лицом вниз, а Хайден лишь хохочет.
У тебя получится! подбадривает она.
Я смотрю на нее и, собрав все силы, подтягиваюсь, проскальзываю через туннель и оказываюсь на вершине рядом с Хайден. Я медленно распрямляюсь, боясь удариться о что-то, но все равно бьюсь головой о крышу.
Видишь? Не так уж и высоко.
Она ухмыляется, протягивая руку, чтобы коснуться моей щеки. Ее пальцы обжигают мою кожу, во рту пересыхает.
Посмотри в ту сторону.
Она обхватывает пальцами мой подбородок, осторожно поворачивая мою голову, и у меня перехватывает дыхание от открывшегося вида.
Перед нами раскинулся Сан-Франциско мерцающий, сверкающий городской пейзаж, открывающийся с задворок неприметной старой церкви в одном из районов Окленда.
Я бы ввел плату за такой вид, вздыхаю я, не отрывая глаз.
Правда? Мы ходили в эту церковь, когда я была совсем маленькой, мы жили неподалеку, рассказывает она.
Я смотрю на нее:
Ты жила в Окленде?
В Беркли. Очень-очень давно, в детстве. Еще до того, как папа заработал состояние.
Она с грустью улыбается.
Он в детстве ходил в эту церковь, поэтому часто приводил нас сюда. Потом говорил, что это помогает ему снова почувствовать себя молодым. Позже я узнала, что это было как раз в то время, когда моя мама поймала его на измене со своей помощницей. Она сказала мне, что он ходил исповедоваться, хотя это не католическая церковь, но это неважно: я была такой маленькой, что все равно ничего не понимала. Понятия не имела, о чем она говорит. Стало ясно, только когда повзрослела.
Она вздыхает и делает шаг вперед, ухватившись за стену перед собой, высотой до пояса, устремив взгляд на город.
Да, брак моих родителей трещал по швам.
Я встаю рядом с ней, моя рука касается ее руки. От первого прикосновения загораются искры, согревая мою кожу, но я стараюсь вести себя спокойно.
Брак моих родителей тоже был хреновым. Они постоянно ссорились.
Ага, и мои. Пару лет назад я вдруг вспомнила об этой церкви, и мы с Палмер проехали весь район, разыскивая ее, пока окончательно не заблудились, она смеется и качает головой, а в итоге наткнулись случайно.
Почему ты не спросила Сири? поддразниваю я, и она улыбается.
Понятия не имела, как называется церковь. К тому же мне даже понравилось: едешь без цели, никто не командует, куда поворачивать и что делать. Мы с Палмер всю дорогу хохотали. Она так злилась на меня, потому что ей нужно было в туалет, а пойти было некуда: ни туалетов, ни магазинов по пути. В итоге она села на корточки вон за тем деревом, она указывает на огромный дуб неподалеку, и потом призналась, что вид стоил того, что ей пришлось столько терпеть.
Я опираюсь на стену перед нами, моя правая рука рядом с ее левой. Я заметил, с какой теплотой Хайден относится к сестре, и немного завидую. Кроме друзей, мне не о ком так заботиться, и, если бы я однажды признался кому-нибудь из этих засранцев, что они мне дороги, они бы надо мной посмеялись. Кстати, при переезде я забрал с собой мамину кошку. Люблю эту вредину, но в самом деле. Это же кошка.
Ты так любишь свою сестру, замечаю я.
На ее губах появляется едва заметная улыбка:
Люблю.
А у меня нет братьев и сестер. Я делаю паузу и вдруг осознаю: А, погоди. Вру. У Хелены и моего отца есть девочки-близнецы.
Лондон и Пэрис. Хайден ловит мой взгляд. И как ей удается сохранять серьезное лицо, произнося эти имена вслух, еще и в одном предложении? Очаровашки.
Это самые глупые имена, которые я когда-либо слышал в своей жизни, бурчу я.
Она разразилась смехом, таким звонким, что у меня все внутри приятно сжимается.
Хотя они действительно очаровательны. Но имена!
Согласна, имена нелепые.
И даже близко не итальянские, говорю я с легким отвращением. Как Хелена убедила отца? Уверен, он не мог такого придумать. Никогда не поверю. Это выдумала Хелена.
О, так если у тебя будут дети, их имена обязательно должны быть итальянскими? Рокко, Лоренцо и Роза?
Скорее, Клаудия, Франческа и Винсент, говорю я, вспоминая двоюродных сестер, хотя мне все равно, потому что у меня никогда не будет детей.
Не хочешь? Забавно, что она не удивлена.
Я мотаю головой:
Не хочу быть отцом. И жениться тоже не планирую. Любовь для слабаков, помнишь? Я улыбаюсь ей.
Она придвигается чуть ближе, и я чувствую тепло ее тела, доходящее до меня:
Ты знаешь, я о любви того же мнения. И тоже никогда не хочу выходить замуж.
Да брак как тюрьма, говорю я, мой голос звучит жестко, потому что я серьезен. Посмотри, что брак сделал с моими родителями. Теперь они ненавидят друг друга. Папа весь в любви к Хелене, но и их брак, в конце концов, рухнет. Посмотри, как легкомысленно она ко мне клеится, хотя замужем за моим отцом всего два года.
К черту любовь. К черту брак. К черту все это.
Да и отношения, по сути, та же тюрьма, добавляет она. Друзья приходят и уходят. Семья это навсегда, даже если ты хочешь пристрелить большинство из ее членов. Я смеюсь. Зачем связывать себя длительными отношениями, если знаешь, что в итоге будешь несчастен? Слишком большое давление. Слишком много ожиданий.
Черт, она что, поселилась в моем мозгу? Она говорит то, что я чувствую. Никогда раньше не встречал девушку с настолько схожими мыслями.
Она размышляет как я.
Полностью согласен. Лучше быть одному. Я придвигаю руку ближе к ее и кладу два пальца на два ее. Ты мне нравишься, Ченнинг.