Вильма Гелдоф
Девочка с косичками
Посвящается Фредди
(06.09.192505.09.2018)
Мы девочки, но девочки с характером.
Парафраз цитаты из рассказа «Титанчики» нидерландского писателя Нескио (18821961 гг.): «Мы были мальчиками, но добрыми мальчиками».
Мы дочери разбойниц, в нас их отвага.
Йови Шмитц, нидерландская писательница, автор книг для детей и взрослых
Настоящая опасность, особенно в нестабильные времена, это простые люди, которые вместе и составляют государство. Настоящая опасность это я, это вы. Без нас диктаторы всего лишь пустозвоны, напичканные ненавистью и беспомощными мечтаниями о насилии.
Ги Кассирс, режиссер спектакля по роману «Благоволительницы» Джонатана Литтелла
Het meisje met de vlechtjes © 2018 by Wilma Geldof
Originally published by Uitgeverij Luitingh-Sijthoff B.V., Amsterdam
© Ирина Лейченко, перевод, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2023
Пролог
Октябрь 1933 года
Мама усадила меня на стол и принялась заплетать мне волосы.
Ну как, все запомнила? спросила она.
Я кивнула, но машинально мама отпустила косы и обхватила мое лицо руками. Повернула его так, чтобы я смотрела прямо на нее.
Да-а, протянула я и пошевелила пальцами ног. Точнее, попыталась: старые боты сестры были слишком тесны. Подошвы прохудились, каблук еле держался. Ходить в них удавалось, только поджав пальцы.
И что же ты будешь делать? спросила мама.
Да ничего особенного. Сидеть, пока не получу то, за чем пришла.
И почему?
Потому что у меня есть на это право, ответила я.
Мама рассмеялась и чмокнула меня в лоб.
Вот и правильно, милая!
На большой перемене я постучала в дверь директорского кабинета. Ответа не последовало. «Никого нет, с облегчением подумала я. Теперь можно домой». Я не виновата, мама, директор как раз вышел. Мама пристально заглянет мне в глаза, в ее взгляде мелькнет разочарование. «Придется мне самой идти», скажет она.
Живот скрутило, но я постучала снова, громче. Опять тишина. Может, директор и правда вышел. Я взглянула на портрет королевы Вильгельмины над дверью, но и королева не знала, что делать. Подождав, пока дыхание немного выровняется, я взялась за ручку, бесшумно нажала и открыла дверь.
А вот и он, сидит за большим письменным столом. Не поднимая головы, директор коротко взглянул на меня и продолжил писать. Белая рубашка, черный галстук, фрак. Все в нем было толстое и короткое: толстая короткая шея, толстые короткие пальцы. В стеклянной пепельнице на столе тлела толстая сигара.
Моя мама просит карточку на новую одежду, дрожащим голосом произнесла я.
Директор затянулся сигарой, положил ее обратно в пепельницу и выдохнул дым в мою сторону, ничего не ответив.
Моя мама просит карточку на новую одежду, закашлявшись, повторила я. Карточку материальной помощи.
Продолжая писать, директор медленно и устало покачал головой.
Я хорошенько вдохнула, переступила через порог и с колотящимся сердцем уселась на стоящий у стола стул.
Теперь-то директор посмотрел на меня по-настоящему.
Я сложила руки на груди, зацепилась ногами за ножки стула.
Мама велела сидеть тут до тех пор, пока не получу карточку.
Тогда сиди, невозмутимо ответил он и, обмакнув перьевую ручку в чернильницу, снова стал писать. Его губы чуть дрогнули в улыбке.
За его спиной, в рамке большого окна, по школьному двору бежали двое соседский Петер и другой мальчик, незнакомый. Вокруг старого дуба с оголенными осенью ветвями на одной ножке прыгала моя сестра. Внезапно она подняла с земли скакалку и подбежала к директорскому окну. Теперь с каждым прыжком за стеклом мелькало ее обеспокоенное лицо. Я покачала головой. Не получается, Трюс. Не уходи! Иначе я тоже уйду. Трюс отбежала обратно к дереву и прислонилась к стволу. Она подождет, в этом я не сомневалась. Но теперь я едва видела ее: в своем коричневом платье сестра почти слилась с дубом. На дворе больше никого не было. Вид из окна превратился в мертвый пейзаж.
В кабинете слышалось лишь тихое поскрипывание пера по бумаге. От сигары в пепельнице поднимался прямой столбик дыма. Я принялась рассматривать стены. Совершенно голые, даже часов нет. Мы с директором сидели как будто в мыльном пузыре. Даже дышать страшно. Я досчитала до ста. И проколола пузырь.
Учитель, можно мне бутерброд? услышала я свой голос. Сейчас обед, а домой я уже не успею.
Директор засопел, нагнулся и вынул откуда-то коричневый бумажный пакет. Молча протянул мне ломтик ржаного хлеба. Я так же молча стала его жевать. И ждать дальше. А директор обмакнул ручку в чернила и вернулся к письму.
Он все писал и писал. Больше ничего не происходило. Только кончик сигары, когда директор затягивался ей, время от времени вспыхивал оранжевым.
Я посчитала от ста до нуля. Потом встала.
Моя мама просит карточку на новую одежду, громко сказала я. Получилось неожиданно визгливо. Чего доброго, еще раскричусь. Я сжала губы.
Твоя мама? переспросил директор. Он затушил сигару в пепельнице и язвительно хмыкнул.
Маму он знал. Ее все знали. На прошлой неделе я принесла ей письмо из школы. На конверте значилось: «Для юфрау[1] Ван дер Молен».
Не знаю такой, отрезала мама, не заглядывая в конверт. Отнеси обратно.
Как же в таком случае зовут твою маму? спросил тогда директор.
Мефрау Ван дер Молен, ответила я.
Его глаза удивленно расширились, и он оглушительно расхохотался: жена рабочего это тебе не мефрау, а уж бывшая жена и подавно.
Твоя мама повторил теперь директор, аккуратно макая перо в чернила. На прошлой неделе принять карточку материальной помощи она не пожелала. А теперь, выходит, я должен выписать ей новую?
Я пораженно уставилась на узкий рот, из которого вылетели эти слова, потом на короткие толстые пальцы, так осторожно, почти нежно берущие промокашку, чтобы не допустить клякс и разводов. Мой взгляд остановился на чернильнице.
Я рванулась вперед и одним махом сбросила чернильницу со стола. Она отскочила от металлического шкафа и ударилась о стену, по полу потекли черные, как запекшаяся кровь, ручейки. Мы оба воззрились на доказательство моего преступления. Через мгновение директор вскочил и занес руку для удара.
Упредив его, я кинулась к двери.
Вон! завопил он. Вон отсюда! Ты точно такая же, как твоя мать!
Неправда! прокричала я в ответ. Мама никогда ничего не проливает!
отстраняю!.. На три ме донеслось из кабинета, но меня уже и след простыл. Пылая гневом, я вылетела на улицу.
1
Это начало август 1941-го.
С господами в шляпах мы знакомства не водим. Перегнувшись через мамину кровать, я чуть приподнимаю бумажную светомаскировочную занавеску и удивленно разглядываю стоящего у двери человека. Зову маму, она наверху.
В шляпе? переспрашивает из гостиной сестра.
Высокий и стройный таинственным тоном сообщаю я и присвистываю сквозь зубы. Лицо что твой принц. Кинозвезда, Трюс! Поди, твоей руки просить пришел.
Я слышу, как мама открывает входную дверь.
Хорош ребячиться. Трюс опускает в кастрюлю последнюю картошку, осторожно, словно та стеклянная, и вытирает грязные руки о синее платье. Можно подумать, тебе не пятнадцать, а десять, говорит она, но все же улыбается.
Вообще-то, почти шестнадцать. Я улыбаюсь в ответ. А вот тебе, можно подумать, скоро не восемнадцать исполнится, а все восемьдесят.
Пришел он не к ней, понятное дело. Не такая уж она красавица. Но вслух я этого никогда не скажу.
В комнату заглядывает мама.
Он хочет поговорить, тихо сообщает она. С вами.
С нами?
До сегодняшнего дня мы разговаривали только с мужчинами в кепках!
Трюс прыскает со смеху и относит кастрюлю с картошкой на кухню. Я глупо хихикаю. Пытаюсь поспешно закрыть раздвижные двери, разделяющие гостиную пополам, хочу спрятать мамину кровать, но из-за этого идиотского смеха ничего не выходит. Двери слегка перекошены и не поддаются.