Вот взять, допустим, единый госэкзамен, говорил Вася, размахивая вилкой. Что за блажь? В чью светлую голову пришла мысль, что нашим детям подойдет западная модель образования? Это ведь не способ определения уровня знаний, это проверка способности к зубрежке и запоминанию. Выходя из аудитории, выпускники уже ничего не помнят! Что это, если не профанация?
«Твою дивизию», думал отец, а вслух говорил:
Тебе макарон еще подложить? Там в кастрюле осталось немного, не в холодильник же убирать.
Вася раздражался мол, я тебе о высоком, а ты мне макароны суешь, но сорваться себе не позволял (отчего опять же страдал).
Василий и Алексей Петрович Болотовы жили вдвоем. Мать и жена умерла несколько лет назад от инфаркта. В последние годы она, пожалуй, единственная вставляла сыну пистонов за безудержное пьянство. На том и сломалась. Вася после развода вернулся к родителям, занял свою прежнюю комнату, обустроил в ней рабочий кабинет, но отчего-то не душевный подъем испытал, разделавшись с ненавистным браком, а впал в тоску. Он пил, пока были деньги до последнего рубля, ненадолго выныривал на поверхность, чтобы продать пару статей местным телеграм-каналам, а затем снова залегал на дно синей ямы. Мама пыталась встряхнуть его, давила на совесть, напоминала, что внучку неделями не видит из-за него, молилась всем богам, которых помнила со школьного курса литературы, горевала и плакала, сидя ночами на кухне. Все было тщетно. В одно прекрасное солнечное утро она не проснулась. Сдалась и отправилась туда, где было намного спокойнее.
Отец к сыну относился проще. После смерти Натальи Антоновны они тесно не общались. Вася торчал у себя в кабинете, Алексей Петрович облюбовал спальню, где у него был свой маленький телевизор и небольшая книжная полка. На сыновние загулы он почти не обращал внимания, зная, что никакими уговорами делу не поможешь. Алкоголик сам прекрасно понимает, кто он и что, укоры окружающих его лишь раздражают. Так что лучше ничего не трогать.
На исходе месяца трезвости Вася чуть не взял штурмом ночной магазин. Пришел за сигаретами, задержался у холодильника с фаст-фудом, приглядывая себе сэндвич посвежее, и вдруг впился глазами в алкогольный прилавок. «Вот они, мои хорошие, мои сладкие. Соскучились, поди? А чего тогда прячетесь? Выйдите и поздоровайтесь, мол, челом бьем, Василий Алексеевич, как здоровьице ваше? Чой-то давно не заглядывали»
Чистый Шукшин, разговаривающий с березами!
Дайте вон ту, попросил он продавщицу.
Какую?
Вот эту или нет, вон ту, побольше Дайте!
Кажется, в тот момент он соскочил с привязи, но при этом всё осознавал. Он не мог остановиться и оттого приходил в ужас.
Так какую тебе? торопила продавщица.
Да любую, бля!
На его крик обернулись посетители ночника двое парней и девушка, попивавшие пиво у колченогого столика.
Алкоголь только за наличные, сказала продавщица.
Как?! Что?! У меня нет! Возьмите карту!
Засунь ее себе
Она не закончила фразу Вася кинулся через прилавок с вытянутыми вперед руками. Он хотел вцепиться девушке в горло.
Иди сюда, толстая жопа! Карты она не принимает!
Не известно, чем бы закончился этот инцидент, кабы не парни из-за столика. Они живо подскочили к дебоширу, подхватили его за локти и вышвырнули на улицу.
Еще раз здесь появишься, кричала вслед продавщица, я тебя ментам скормлю!
Сидя на бордюре и потирая ушибленное колено, Вася поражался, до какой же ручки он дошел. Ведь даже будучи пьяным он никогда не позволял себе ничего подобного.
Впрочем, постепенно он привыкал к своему новому статусу и даже находил в нем положительные моменты. Денег стало больше, сон стабилизировался, желудок перестал ныть по утрам, в зеркале отражался довольно приятный мужчина средних лет, а не опухшее красномордое чудище. Правда, и без неприятных открытий не обошлось: статьи, что он еженедельно сдавал заказчикам, и материалы в его авторском блоге становились все хуже и хуже. Пропал кураж, остроумие стачивалось, как коньки на асфальте, рассуждения и выводы теряли изящество и порой уходили в такие дебри, что сам автор не в состоянии был уразуметь, что он имел в виду.
Веришь ли, я стал бояться писать, сказал он Семену, когда они сидели в столовой недалеко от университетского корпуса. Сеня пил зеленый чай, Вася потягивал безалкогольное пиво. Иной раз полчаса смотрю на монитор и туплю: кому, о чем, зачем? Что я хочу донести до человечества, какие умозаключения нуждаются в выходе, чем я могу осчастливить людей? И пусто в голове, понимаешь?
Конечно, кивнул Сеня. На самом деле он ни черта не понимал. Более того, он был серьезно обеспокоен Васькиной манерой изъясняться. Да, тот был интересным блогером-тысячником, пробовал писать художественную прозу, и лексикон его, соответственно, значительно отличался от общепринятого, но сейчас Вася совсем уж скатывался к риторике магистра Йоды.
«Воистину удивителен ребенка разум», пробормотал Семен.
Чего?
Так, ничего Слуш, а ты не пробовал попивать потихоньку, пока пишешь? Ну, допустим, хлопнул стаканчик, накатал пост и отдыхай.
Вася замотал головой.
Теоретически это возможно, но такой пост обойдется мне в неделю запоя. Это будет фиаско, братан. Я так больше не хочу.
Думаешь, кидаться на людей лучше?
Васька пожал плечами. Вопрос далеко не праздный. По всему выходило, что добродетель требовала серьезных жертв: либо ты бухой и эффективный, либо трезвый и бесполезный. Говеный расклад.
Какая гадость это ваше безалкогольное пиво! Как мочу пьешь, ей-богу!
Ты знаешь вкус мочи?
Они рассмеялись.
Слушай, Сень, первая суббота октября на какое число приходится?
На восьмое. Память ты еще не пропил.
Хорош подкалывать. Мы собираемся или что?
Насколько я знаю, никто ничего не отменял. Ты, надеюсь, едешь?
Вася вздохнул. Он не мог сойти с дистанции, тем более перед самым финишем, но не нарушит ли он сыгранный ансамбль своим нынешним состоянием? Не внесет ли разлад в гармоничное звучание квартета?
Кто у нас остался? Пашка?
Угу. Последний бой, он трудный самый. Чую, готовит знатную подлянку.
Вася глотнул пива, сморщился.
Конечно, я поеду. Только не обессудьте, если что.
4. Рассвет
Кто первым предложил проводить ежегодное «осеннее родео», сейчас уже и не вспомнить. Кто-то обронил словечко, другой прицепил к нему еще одно, затем третье и так вместе размотали.
Это было три года назад, в конце сентября. Сидели они в ночном клубе, пили, танцевали, потом снова пили, потом блевали в туалете (точнее, блевал только Вася), разговаривали за жизнь. Нет лучшего места для подобных разговоров, чем пропитанное дымом, перегаром и человеческим потом, пронзаемое лучами прожекторов и раздираемое техно-ритмами помещение клуба «OZZ».
Сто лет не была в клубе! орала Милка в ухо Семену. Как-то в молодости заглянула хватило надолго.
В молодости? А сейчас тебе сколько?
Да иди ты! Сколько вам, столько и мне. Одну школу заканчивали, дурень!
Господи, какая же ты старая!
Милка хохотала, стучала кулачками по его плечу. Она выглядела счастливой в ту ночь.
А что у тебя там произошло? спросил Семен, с беспокойством поглядывая на Пашу. Тот, кажется, решил «штурмовать Сиваш», не считаясь с потерями, заказал себе еще водки. Сеня догадывался, в чем причина: Паша был неравнодушен к Милке, причем еще со школьной скамьи. У мужчин так бывает: ты можешь быть трижды женатым бабником, но глубоко в сердце годами и даже десятилетиями будешь хранить лишь один священный образ.
А Милка что? Да ничего. Милка липла к Семену. Вот такая, понимаешь, эпидерсия.
У меня первый секс был в таком клубе, доложила девушка.
Да ну!
Ага! Такая, блин, шняга получилась, до сих пор смешно.