Она сжала ладонь Амелии, словно пыталась защитить подопечную от чего-то или о чем-то предупредить. Кожа Эдит была ледяной и влажной признак волнения.
Перед чем?
Или перед кем?
Кармиль поймала недоуменный взгляд сестры и сделала знак молчать быстрое, понятное им двоим движение рукой.
К счастью, служанкам, видимо, не приказывали провожать сестер до дверей гостиной, в которой сидела леди Катарина с таинственными гостями, и стоило всем лишним исчезнуть, как Кармиль схватила Амелию за руку и потащила куда-то совсем не туда, куда им было нужно. Куда-то туда, где, как знала Амелия, существует таинственный мир застенья, в котором иногда обитала сестра мир тайных переходов и коридоров, еле заметных дверей и крошечных каморок, пыльных, но очень удобных, когда тебе нужно подслушать разговор, не предназначенный для твоих ушей. Кармиль, своенравная и бойкая, знающая, что один взмах ее ресниц обладает почти волшебной силой, давно исследовала все уголки Эривэ, даже те тем более те! куда Амелии было нельзя: она могла пораниться или нарушить одно из множества правил, установленных свыше для таких, как она.
И разочаровать леди Катарину еще больше, чем разочаровала, появившись на свет.
Мы не должны попыталась пискнуть Амелия, но сестра уже приоткрыла крошечную дверь, замаскированную под расписанную незабудками панель на стене, и, воровато оглядываясь, подтолкнула сестру вперед, в темный, пахнущий затхлостью и пылью, очень узкий коридор. Мы испачкаемся! Амелия прошипела это и едва не чихнула.
Здесь рядом.
Ладонь Кармиль легла ей на плечо.
Два шага вперед и пригнись.
Амелия пригнулась.
Идти в пыльной тьме было страшно не из-за тьмы, а потому что пыль осядет на серой шерсти платья, запутается в волосах, выдаст их обеих Амелия не может без того, чтобы не посадить слишком заметное пятно на юбку или не порвать чулки, забираясь на дерево.
Кармиль выходит сухой из воды.
Всегда.
Налево.
Толчок в спину и Амелия идет, как послушная козочка идет за хозяйкой на картинке в книге сказок, цок-цок, золотые копытца, где они ступят вырастают розы, потому что козочка не простая, а подарок умершей матушки. Принц увидит розы и влюбится в девушку, но прежде злые сестры козочку заколют.
А теперь молчи и слушай!
Сквозь две крошечные дырочки в стене падали лучи света, застывая пятнами на платье Кармиль. Было тесно, дыхание сестры щекотало шею Амелии, рука Кармиль все еще лежала у нее на плече. Очень хотелось чихнуть, но было нельзя.
Голоса за стеной были тихими и действительно пришлось напрягать слух. Амелия приподнялась на цыпочках, приложила глаза к дырочкам в стене шторы были распахнуты и гостиную заливал тусклый свет позднего октября. Было видно плечи леди Алексианы, идеально ровную спину с полоской бледной кожи, оттененной багровым шелком. Леди Катарина сидела чуть в стороне, Амелия заметила ее черную юбку, обшитую по подолу широкой лентой жемчужно-серого кружева. И был кто-то еще. Чужие голоса, чужие тени, чужое синее платье, чужое темное платье отсюда не разглядеть, слишком слепит луч света, смех и громкий шепот, щелканье вееров, звон фарфора, о который ударяет чайная ложечка.
Что там? прошептала Кармиль.
Не знаю.
Их трое, Кармиль осторожно подвинула сестру в сторону и сама прилипла к крошечным окнам в гостиную. Две леди и лорд. У него темные волосы, добавила она, приподнимаясь на цыпочки и поворачиваясь корпусом чуть в сторону. Я хочу скорее посмотреть! нетерпеливо выдохнула она, чуть громче, наверное, чем следовало, но взрослые, сидящие за стеной, к счастью, ничего не услышали.
И снова рука в руке и путь во тьме, по коридору, только теперь Амелию тащили за собой, а не толкали в спину. В этот раз путь был короче, они вышли раньше и в другой комнате ближе к гостиной. Кармиль отдышалась и подвела сестру к зеркалу.
На всякий случай.
Снова пара легких движений рукой по юбке и кружеву, снова поправить ленту и локоны, уже почти высохшие, снова одернуть воротник, снять с него лохмотья паутины, вытереть пыльное пятно с носа Кармиль, рассмеяться подбадривая себя, а не потому что здесь есть что-то смешное, и шагнуть в гостиную. Рука в руке.
Если Амелия в детстве играла в сказки, представляя себя и сестру запертыми в заколдованном поместье принцессами в изгнании, то у Кармиль были иные игры. Участие в них было обязательным, хотели окружающие того или нет, потому что Кармиль предпочитала не чертоги собственного разума, а вполне реальные залы и коридоры и всех, кто в них обитал. Слуги, няни, учителя, гости, друзья матушки, собачки леди Алексианы, садовник и экономка, крестьяне, нанятые, чтобы почистить пруд, послы и, главное, семья, сестры и мать, все они были участниками игры, если Кармиль задумывала поиграть.
В Эривэ редко бывали чужие, еще реже эти чужие знакомились с сестрами, поэтому Кармиль, заметив однажды, что с какого-то момента те полтора года, которые разделяли их с Амелией, сгладились, придумала себе развлечение. Так играют близнецы, нарочно называясь именами друг друга. Сестры же д'Альвело предпочитали до последнего не называть имен, ожидая, пока новые знакомые присмотрятся и сами сделают выводы.
Амелия была старше, но тише, с детской пухлостью щек, неуверенная в себе и робкая.
Кармиль к своим четырнадцати догнала ее в росте и начала обгонять, вытянулась, скулы ее заострились, делая лицо взрослее. Те, кто не знал принцесс лично, рисковал ошибиться, особенно если не имел смелости или наглости смотреть собеседнику в глаза.
Именно глаза Амелии выдавали ее точнее, нечто особенное в них, нечто почти уродливое, похожее на колдовскую метку, оставленную злой волшебницей.
Но об этой особенности тоже мало кто знал. За восемь лет мелкие детали вроде родимых пятен, шрамов и прочих уродств неплохо выветриваются из памяти людей, особенно если ты никогда и не был им особенно интересен.
Поэтому, когда сестры вошли в гостиную, где сидели чужие, незнакомые трое, две леди и загадочный лорд, и одновременно присели в книксене, они молчали, скромно опустив взгляды в пол. Если бы кто-то стоял ближе к ним, пожалуй, он бы заметил, как у Кармиль дергается щека, а Амелия сжимает кулачок, нервничая от ожидания.
***
В ту ночь Амелия никак не могла уснуть. Она ворочалась, пытаясь завернуться в одеяла так, чтобы стало теплее, и думала, перекатывала в памяти все, что случилось в матушкиной гостиной сегодня днем. Амелия не знала, что мешало ей больше: осенний холод, от которого не спасала ни положенная в изножье кровати грелка, ни дополнительное шерстяное покрывало, или растревоженные, как стая галок, мысли.
Или тени деревьев на стене они двигались, когда налетал порыв ветра, шевелили ветками, и Амелия думала, что в ее спальне вдруг открылась дверь, ведущая прямо в темный и страшный лес. «Беги» говорил он и звал за собой, а в глубине его притаились чудовища, ведьмы и хищные птицы.
Красивый лорд из Альбы, одетый в черное, с серебряным шитьем платье, похожее на военную форму, тоже напомнил Амелии хищную. Он смеялся приглушенно, словно сдерживая себя, таким бархатным, почти теплым смехом, он улыбался но сквозь улыбку и смех, и сквозь ласковый тон, которым он обращался к Амелии, сквозило что-то, от чего ей было страшно.
Тогда.
И сейчас.
Он смотрел на нее пристально, так, словно мог видеть людей насквозь, словно пытался разглядеть в Амелии что-то такое, особенное, и, кажется, все-таки разглядел. И его улыбка обычная такая улыбка, такая же, как у леди Алексианы или у матери, когда ей нужно улыбаться другим, неискренняя, но беззлобная эта улыбка вдруг стала острой, как лезвие серпа. Ему понравилось то, что он увидел.