Никакого Егора тут нет. Он давно уехал из города и здесь теперь не живет, он в Москве.
Но Марьяне опять захотелось завопить: «Не верю! Сгинь, сволочь!» Этакое заклинание, создающее защиту от манипуляций. Нет, пусть Платов катится со своими байками и хитрыми комбинациями ко всем чертям.
Но тут он негромко сказал:
Твоя тетя мертва, это так. Она просила найти виновного. Скорее всего, виновного в ее смерти. Она не просто пропала, ее убили. Убили, понимаешь?
Все естество Марьяны сопротивлялось, она не допускала даже мысли о том, чтобы «задумываться» о бредовых словах Стаса. Но как только она позволила себе «задуматься», всего-то на секунду, ее моральная броня под названием «Анти-Платов» покрылась трещинами.
Я не знаю, как это объяснить. Я бы и сам хотел, чтобы это было сном, но записка, Мари, записка ведь есть. И не я ее написал, а твоя тетя, собственной рукой. Давай сравним почерк, сравним с другими ее записями, если они сохранились. Давай? Я могу раскрыть тайну ее исчезновения точнее, хочу это сделать. Ты вообще слышишь, что я говорю?
Лживый засранец переменил тактику, нащупав слабое место в обороне Марьяны. Она продолжала молчать, а ее оболочка трескаться, и так быстро, что уже полопалась в нескольких местах.
Даже оговорка Платова «могу-хочу» не была случайной. Хитрый, какой же он хитрый, дьявол. Абьюзер, паршивый манипулятор. Что ему надо? Чего он прицепился к ее пропавшей тете? Чего ему не живется спокойно?
Ты слышишь, Мари? давил он, будто в том самом месте у него горело и жглось.
Слышу.
Ее броня разлетелась на куски.
Марьяна снова стояла перед Платовым беззащитной, как тогда, в пятнадцать, а он снова покушался на ее мозги. И, что самое ужасное, она позволила ему называть себя Мари, как раньше.
И что ты решила? Его нетерпение отразилось на лице, он прищурился, поиграл желваками.
Их моральные роли неожиданно переменились: теперь он наступал, а Марьяна отступала. Как такое произошло? Она ведь даже не заметила, когда началась ее капитуляция.
Тебе-то какой с этого резон? Ты же просто так ничего не делаешь. Из доброты душевной хочешь отыскать мою тетю? спросила она, чтобы хоть что-то сказать и оправдать собственную неспособность оборвать разговор. Но тут неожиданно выпалила: И вообще, сгинь, сволочь!
Оно вырвалось само.
Сгинуть? Стас вскинул брови. В его глазах мелькнула обида. Я что, по-твоему, нечистая сила?
Еще какая. Марьяна могла бы сотни раз повторить свой отчаянный выкрик ненависти, но вместо этого тихо сказала (боже, как она смаковала эти слова): Либо ты уходишь, либо через две минуты я вызываю полицию и говорю, что смерть Бежова не несчастный случай.
Стас не сводил с нее глаз.
Ты не веришь мне?
Господи, Платов, Марьяна покачала головой, как ты живешь с такими моральными уродствами?
Лично тебе я ничего плохого не делал.
Ничего не делал? Вот сейчас Марьяна была готова ему что-нибудь сломать.
Как он посмел такое забыть? Ей до сих пор снится Оборотень, и до сих пор она не находит сил избавиться от страха перед парнями, а ее обидчик даже не помнит, что ее обидел. Он не придал этому значения.
Марьяна сжала кулаки.
Если для тебя смерть моего друга ничего не значит, то, может, ты вспомнишь, как она сглотнула, навалился на меня, как чертов конь, и прижал к двери у себя в комнате?
Наконец она уловила в глазах Стаса смятение.
Но это же это же была легкомысленная выходка. Я же тогда извинился, я я извинился же, извинился черт я ничего не сделал. Платов выглядел растерянным, начал оправдываться, что совсем ему не свойственно. Он потер лоб и добавил: Ты же никогда об этом не говорила.
А что я должна была сказать? поморщилась Марьяна. Что-то вроде: «Стасик, ты до немоты напугал меня своим приступом половой озабоченности», так я должна была сказать, чтобы ты все понял? Ты что, идиот совсем, чтобы этого без слов не понять?
Он побледнел, вся его напускная уверенность улетучилась.
Но я же ничего не сделал, Мари я же ничего не сделал Платов повторял это как заклинание.
Марьяна не собиралась больше выслушивать его лепет и тухлые оправдания прямиком из неуравновешенного пубертатного периода.
Уходи, Стас, отрезала она. И больше не смей лезть ко мне со своим бредом. Уходи, я сказала.
Он помолчал, видимо свыкаясь с фактом поражения, и тихо спросил:
Может, ты позволишь глянуть хотя бы на ее фотографии? Твоей тети. Или на ее вещи.
Марьяна покачала головой.
Нет. Проваливай. И оставь меня и мою тетю в покое.
Поверь, Марьяна, тихо произнес Платов, мне тоже не доставляет удовольствия тебя упрашивать и что-то тебе доказывать, но нас уже втянули во все это.
Он снова сказал «нас», будто не мыслил себя без общества Марьяны Михайловой, будто они друзья и состоят в одной спортивной команде.
Стас постоял еще пару секунд, сверля Марьяну только ему свойственным взглядом тяжелым, дробящим, настойчивым, и пошел прочь.
Среди вереницы припаркованных у подъезда автомобилей мигнул фарами серебристый седан, Платов сел за руль и завел двигатель.
И пока машина медленно проезжала мимо Марьяны, а по асфальту шелестели шины, двор будто пробуждался от дурного сна: зашумели кусты, послышался детский смех, жара отступила, сменившись вечерней прохладой.
Марьяна посмотрела вслед уезжающему Стасу Платову.
Она надеялась, что больше никогда не увидит это ничтожество рядом с собой.
Глава 5
Обезвредить врага
Времени оставалось немного.
После встречи с Марьяной, встречи неприятной и опустошающей, Стас четыре часа просидел в машине у своего дома. Сначала искал на онлайн-карте указанный в записке новосибирский адрес, пытался понять, кто там может жить, перебирал даже самых дальних родственников, но так ни к чему и не пришел.
Несколько раз звонила Жанна, но он не ответил. Сейчас он бы даже не смог поддержать разговора банальными «да», «нет», «давай попробуем».
Он вынул из бардачка «Электронику».
Долго вертел в руках, ощупывал корпус, вытаскивал и вставлял обратно аудиокассету. Пару раз его пальцы касались кнопок и тут же собирались в кулак. Рука возвращалась на руль.
Нет, он не был готов слушать информацию из потустороннего мира. Да и сам порой сомневался в том, что вчерашним вечером видел что-то сверхъестественное. Сознание искало выход из тупика и спасалось сумбурным объяснением: магнитофон оказался в руках Стаса случайно, кто-то оставил его на полу кинотеатра вот и все.
Выдумки, конечно.
Ясно как день, что магнитофон дала ему умершая тридцать лет назад девочка. И на кассете что-то важное, настолько важное, что мертвые попросили живого ее послушать. Когда он наконец решился это сделать, часы на приборной панели показывали уже 22:10.
Теплый воскресный день восьмого сентября подходил к концу, перетекал в прохладные сумерки и ночь. Мимо «Камри» Стаса сновали люди, поодаль парковали машины, подъездная дверь открывалась и закрывалась. Кто-то возвращался домой с прогулки или дачи, кто-то, наоборот, выходил прогуляться перед сном. Двор жил своей жизнью.
В такие тихие безветренные дни дед обычно любил говорить: «Штиль предвестник бури, Еж. Но ни одна буря, какой бы свирепой она ни была, не должна менять курс корабля». Его глаза оставались серьезными, даже чуть трагичными, хотя он улыбался. А его жесты все повторяли: «Все мы корабли, Еж. Все мы корабли».
Все мы корабли, прошептал Стас, непонятно к кому обращаясь, нажал на кнопку воспроизведения и выкрутил тумблер звука «Электроники» на максимум.
Магнитофон ожил.
Лента пришла в движение, заработала магнитная головка.
Сначала Стас не услышал ничего, кроме шуршания и щелчков, но потом из динамиков послышалось дыхание, неровное и мучительное. Было в нем что-то неестественное. Будто дышала не юная хозяйка магнитофона, а кто-то, страдающий лишним весом.