) .
По ее словам, то, что Вы предполагали, вполне со¬ответствует действительности. Прежде всего, она сама ухаживала за (м.А.) всякий раз, как та
приходила брать душ. (м.А.) очень часто приходила принять душ вместе с высокой дамой старше ее, всегда одетой в серое; слу¬жащая душевой не
знает, как ее зовут. Она часто видела, как та ищет молоденьких девушек. Но дама перестала обращать на них внимание с тех пор, как познакомилась
с (м.А.). Она запиралась в кабинке, оставались они там очень долго, дама в сером давала не меньше десяти фран¬ков чаевых той женщине, с которой
я беседовал. Можете мне поверить: женщина сказала мне, что если бы они там нанизывали жемчуг, она не давала бы десять франков на чай. Еще (м.А.)
несколько раз приходила с дамой, у которой был лорнет; у нее была очень темная кожа. Но чаще (м.А.) приходила с девушками моложе себя, особенно
с рыжеволосой. За исключением дамы в сером, те, кого (м.А.) приводила, были не из Бальбека, многие приезжали издалека. Они никогда не приходили
вместе; (м.А.) вхо¬дила, приказывала не запирать кабину, говорила, что ждет подругу, а женщина, которую я расспрашивал, понимала, что это
значит. Других подробностей женщина не могла мне сообщить– кое-что позабылось: «да ведь тут ничего удивительного нет; времени с тех пор утекло
много». Да эта женщина особого любопытства не про¬являла, во-первых, потому, что проявлять излишнее любопытство было не в ее интересах: (м.А.)
платила ей хорошо. Узнав о кончине (м.А.), она Очень ее пожалела. Да ведь и правда, такая молодая: ее уж теперь не вер¬нешь, и для близких это
большое горе. Я жду Ваших рас¬поряжений: можно ли мне уехать из Бальбека, не думаю, что мне удастся получить еще какие-нибудь сведения.
Бла¬годарю Вас за приятное путешествие, которым я обязан Вам, тем более приятное, что погода стояла дивная. В этом году сезон обещает быть
удачным. Все надеются, что Вы хотя бы ненадолго заглянете сюда летом. Боль¬ше у меня ничего интересного для Вас нет, и т д.
Чтобы понять, насколько глубоко проникли мне в душу эти слова, надо вспомнить, что по поводу Альбертины я задавал себе вопросы не
второстепенные, не безразличные, не с целью выяснения подробностей, не единственные, ко¬торые мы, в сущности, задаем себе по поводу всех живых
существ, кроме себя самих, что дает нам возможность дви¬гаться под броней мысли, не пропускающей жалости, сквозь страдание, ложь, порок и
смерть. Нет, относительно Альбертины это был жизненно важный вопрос: что же она собой представляла? О чем думала? Что любила? Лгала ли мне? Была
ли моя жизнь с ней такой же неудачной, как жизнь Свана с Одеттой? Ответ Эме был неполным, но это был ответ особенный, он доходил и в Альбертине
и во мне до самых глубин.
Наконец-то я видел перед собой в том, как Альбертина вместе с дамой в сером шла по переулочку, фрагменты про¬шлого, и оно представлялось мне
таким же таинственным, пугающим, как и в воспоминании, как и во взгляде Альбер¬тины. Конечно, любому другому на моем месте эти подроб¬ности
показались бы незначительными, однако невозмож¬ность теперь, когда Альбертина была мертва, заставить ее опровергнуть их, создавала нечто
равноценное возможно¬сти. Вероятно, если бы подробности соответствовали действительности, если бы Альбертина признала их достовер¬ность, ее
пороки (независимо от того, сочла ли их совесть невинными или до тошноты пресными) не произвели бы на нее невыразимого впечатления ужаса,
которое я не отделял от них самих. По моему опыту с другими женщинами, хотя с Альбертиной у меня обстояло по-иному, я мог, хотя и смутно,
представить себе, что она испытывала.