Когда же Андре при¬ехала, я ей сказал,
не лукавя (как сказал в Париже, услыхав о знакомстве Альбертины с мадмуазель Вентейль) то, что она могла принять за чистую монету и что я
непременно объявил бы ей, и в тех же самых вы¬ражениях, если б накануне был счастлив с Альбертиной: «Ах, если бы вы приехали раньше! А теперь я
полюбил Другую!» И еще об этом случае с Андре, которую заме¬нила Альбертина. После того, как я услышал, что она была знакома с мадмуазель
Вентейль, мое чувство раздвоилось, в существе своем оставаясь единым. Но про¬изошло это раньше, когда я почти рассорился с обеими девушками. Та,
которая сделала бы первые шаги к при¬мирению, вернула бы мне душевное спокойствие, но по¬любил бы я другую, которая по-прежнему была бы со мной
в ссоре. Это не значило бы, что я навеки соединил¬ся бы с первой, потому что она утешила бы меня – хотя и не очень удачно – после того, как меня
обидела дру¬гая, другую же я в конце концов забыл бы, если бы она не вернулась. В иных случаях я бывал убежден, что или та или другая ко мне
вернется, но в течение некоторого времени ни та, ни другая не возвращались. От этого моя тоска удваивалась, и удваивалась моя любовь,
предостав¬ляя мне возможность разлюбить ту, которая вернется, но страдая из-за обеих. Это удел определенного возраста, который может наступить
очень рано. Влюбленность в. девушку, с которой ты порываешь, проходит, у тебя ос¬тается о ней какое-нибудь одно воспоминание, черты ее лица
расплываются, ее душа уходит в небытие, но у тебя возникает новая, бездоказательная мысль: чтобы ты больше не страдал, она должна сказать: «К
вам можно?» Моя разлука с Альбертиной в то утро, когда Франсуаза сообщила: «Мадмуазель Альбертина уехала», была слов¬но неясным прообразом
стольких других разлук! Чтобы понять, что ты влюблен, хотя бы даже угадать, влюблен ли ты, необходим день разлуки.
В тех случаях, когда определяется выбор, напрасное ожидание, отказ, воображение, разгоряченное страданием, так проворно делают свое дело,
благодаря им только что зародившаяся бесформенная любовь, которой столько еще оставаться бы в виде наброска к картине, растет с такой.
сумасшедшей скоростью, что временами интеллект, не уг¬навшийся за сердцем, в изумлении восклицает: «Ты – бе¬зумец. Какие еще новые мысли
причиняют тебе такую острую боль? Все это – мир нереальный». И в самом деле: если вам снова изменили, то здоровых развлечений, кото¬рые бы
успокоили вашу сердечную болезнь, достаточно для того, чтобы убить любовь. Если бы моя жизнь с Альбертиной, в сущности, не была бы мне
необходима, все равно она стала бы для меня неизбежной. Когда я любил герцогиню Германтскую, я трепетал от страха: я говорил себе, что с ее
неодолимыми средствами соблазна – соблазна не только красоты, но и положения в свете, богатства, она может позволить себе отдаваться множеству
мужчин, а у меня будет над ней слишком ничтожная власть. Альберти¬на была бедна, безвестна, у нее должно было быть желание выйти за меня замуж.
И, однако, я не смог владеть ею безраздельно. Каково бы ни было наше социальное поло¬жение, каковы бы ни были доводы благоразумия,
господ¬ствовать над другим человеком нам не дано.
Почему она не сказала прямо: «Мне это нравится»? Я бы уступил, я разрешил бы ей удовлетворять свои желания. В каком-то романе выведена женщина,
которая, как ни молил любивший ее мужчина, не говорила с ним. Мне казалось, что это нелепо. Я бы заставил женщину загово¬рить, а потом мы нашли
бы общий язык.