Таким образом, в словах, какие я сказал ей в Бальбеке: «Я думаю, что дружба со мной
будет вам полезной, потому что я как раз тот человек, который мог бы дать вам то, чего вам не хватает», в надписи на фотографии: «С уверенностью
в том, что я ниспослан Вам Провидением», – в этих словах, которые я, сам в них не веря, говорил единственно ради того, чтобы она нашла во
встречах со мной пользу для себя и не изнывала от скуки, которой на нее веяло бы от них, – в этих словах тоже заключалась истина. В сущности, я
преследовал ту же цель, когда объявлял ей, что не хочу ее видеть из боязни влю¬биться: ведь мне казалось, что при частых встречах мое чувство
ослабевает, а разлука воспламеняет его; в действи¬тельности же частые встречи вызвали у меня тягу к ней неизмеримо более сильную, чем первое
время в Бальбеке, так что и эти мои слова тоже оправдались.
Но, собственно говоря, письмо Альбертины ничего не меняло. Она просила меня сообщить фамилию посредника. Надо было выходить из этого положения,
ускорить собы-тия, и тут мне в голову пришла одна мысль. Я велел не¬медленно отнести Андре письмо, в котором ставил ее в известность, что
Альбертина у тетки, что мне одиноко, что она доставит мне огромное удовольствие, если поживет у меня несколько дней, что я не намерен ничего
скрывать и прошу известить об этом Альбертину. Одновременно я на¬писал Альбертине так, словно еще не получал ее письма:
«Друг мой! Простите мне то, что Вы так хорошо поймете; я терпеть не могу утаек и хочу, чтобы Вы были извещены и ею, и мной. Я был счастлив, что
Вы рядом со мной, и у меня, образовалась дурная привычка не быть одному. Так как мы решили, что Вы не вернетесь, я подумал, что женщина, которая
лучше, чем кто-либо, Вас заменит, потому что не сочтет нужным настаи¬вать, чтобы я изменился, и будет напоминать мне о Вас, это– Андре, и я
попросил ее приехать. Не желая тре¬бовать от нее поспешного решения, я попросил ее при¬ехать только на несколько дней, однако, между нами
го¬воря, я надеюсь, что это– навсегда. Как по-вашему: я прав? Вы знаете, что ваша бальбекская стайка всегда представляла собой клеточку
общественного организма; она оказывала на меня огромное влияние, и я с большим удовольствием однажды к ней присоединился. Вне всякого сомнения,
под этим влиянием я нахожусь до сих пор. Коль скоро в силу рокового несходства наших характеров и жи¬тейской невзгоды моя милая Альбертина не
стала моей женой, я все-таки не теряю надежды, что жена у меня будет– не такая очаровательная, как она, но зато об¬ладающая душевными
качествами, благодаря которым, может статься, ее ожидает более счастливая жизнь со мной: это Андре».
Но только я отправил письмо, как ко мне в душу за¬кралось подозрение, когда я прочел строки Альбертины: «Я бы с радостью вернулась, если бы Вы
написали мне прямо». Что, если она высказала мне это потому, что я действи¬тельно не написал ей прямо? А что, если бы я это сделал, она все
равно не вернулась бы, так как была бы довольна, узнав, что Андре – у меня и я женюсь на Андре, лишь бы она, Альбертина, была свободна? Ведь
теперь она может вот уже целую неделю предаваться своим порокам, не свя¬занная мерами предосторожности, какие я ежеминутно принимал на
протяжении полугода в Париже и в каких теперь не было никакой необходимости, а ведь в течение этой недели она безусловно поступала так, как
поступала, преодолевая мои постоянные препятствия. Я говорил себе, что она там, вероятно, злоупотребляет своей свободой, и, конечно, эта мысль
не доставляла мне удовольствия, но жизнь Альбертины рисовалась мне в общем виде, без ка¬ких-либо особых случаев, с бесчисленным множеством
по¬дружек, о существовании которых я мог только догадывать¬ся, не останавливая своего умственного взора ни на одной из них и требуя от моего
разума чего-то вроде непрерыв¬ного движения, отчасти болезненного, и все же то была, – пока я не представил себе точно, кто эта девушка, – боль
терпимая.