Правда, на кольце с рубином были и еще надписи, но внутри обо¬их – инициалы
Альбертины. «И как это вы, сударь, сразу не заметили, что кольца – одинаковые! – сказала Фран¬суаза. – Их не надо рассматривать вблизи – сразу
чув¬ствуется, что их делала одна рука, один ювелир, по одному и тому же рисунку. Это можно мигом определить – как хорошую кухню». У Франсуазы к
любопытству служанки, пылавшей ненавистью и привыкшей с ужасающей точно¬стью запоминать все подробности, сейчас, при этом рассле¬довании, пришел
на помощь ее врожденный вкус, который проявлялся у нее в кухне и который, быть может, сказы¬вался, – что я заметил при отъезде в Бальбек, – в ее
манере одеваться, оживляя в ней кокетство женщины, в молодости – хорошенькой и обращавшей внимание на драгоценности и туалеты. Должно быть,
накануне я пере¬путал коробочки с лекарствами и, выпив слишком много чаю, принял вместо веронала столько таблеток кофеина, что у меня бешено
колотилось сердце. Я попросил Фран¬суазу оставить меня одного. Мне не терпелось увидеться с Альбертиной. До сих пор я был в ужасе от ее лжи,
изнывал от ревности к неизвестному, а теперь вдобавок мне стало больно при мысли, что она легко принимает подарки. Я тоже делал ей подарки, это
верно, но на женщину, которую мы содержим, мы не смотрим как на содержанку, пока не узнаем, что ее содержит кто-то еще. А раз я не перестал
тратить на нее столько денег, значит, я принял ее со всей ее безнравственностью, более того: я не боролся, может быть, даже усилил, а может
быть, и породил ее безнравственность. Мы обладаем даром сочинять сказки, чтобы убаюкать свою боль: умирая с голоду, мы убеждаем себя, что
какой-нибудь неизвестный оставит нам стомиллионное состояние, – вот так и я представил себе, что Альбертина передо мной чиста, и сейчас она
вкратце объяснит мне, что из-за сходства-то она и купила второе кольцо и приказала выгравировать на нем свои инициалы. Но ее объяснение было еще
хрупким, оно не успело пустить в моем разуме свои благодатные корни, и моя боль не могла так скоро утихнуть. Мне вспомнились мужчины: уверяя,
что у них очень милые любовницы, они терпят такие же муки. Они обманывают и себя и других. Это не грубая ложь: они проводят со своими
возлюбленными поистине упоительные часы, но счастье, которым, как представляется друзьям по их рассказам, одаряют их возлюбленные и которым они
гордятся, и счастье, которым женщины наслаждаются на¬едине с ними и за которое они благословляют своих воз¬любленных, перечеркиваются никому
кроме этих мужчин, неведомыми часами, когда они страдают, подозревая воз¬любленных в неверности, – перечеркиваются теми часами, какие уходят у
них на бесплодные поиски истины! Без страданий нет сладости любви, нет радости из-за мелочей, относящихся к женщине, радости из-за сущих
пустяков, – в чем мы прекрасно отдаем себе отчет, – пустяков, напо¬енных, однако, ее ароматом. Сейчас воспоминания об Альбертине меня уже не
радовали. Держа оба кольца, я ошеломленно разглядывал безжалостного орла, клюв которого вонзился мне в сердце, крылья которого с отделявшимися
одно от другого перышками унесли мое доверие к подружке и из когтей которого мой помертвевший разум не мог вы¬рваться ни на мгновение,
беспрестанно задаваясь вопроса¬ми насчет незнакомца, чей орел символизировал, вне вся¬кого сомнения, имя, которое мне никак не удавалось
раз¬гадать, – имя человека, которого Альбертина любила, ко¬нечно, еще раньше и с которым она наверняка опять не¬давно встретилась, потому что в
один из безветренных, погожих дней, когда мы с ней гуляли в Булонском лесу, я впервые увидел у нее это второе кольцо, то самое, на котором орел
словно окунает клюв в алую рубиновую кровь.