Все встряхивались, освобождаясь от минутной слабости (не к лицу мужчинам), и гомон, звон стаканов, клубы папиросного дыма вновь заполняют нашу небольшую комнату.
Мешковы гуляют, раздается за окном довольный, с ноткой зависти голос сторожа Клима, рассчитанный на приглашение к столу. Степан зовёт Клима.
Помногу нет, а по сто пятьдесят у нас завсегда найдется! разъясняет Егор Гаврилович вроде бы оробевшему поначалу Климу.
Убедившись в хорошем его самочувствии за столом и желая привлечь к себе внимание присутствующих, в особенности сына, встряхнув несуществующим чубом, он затягивает старинную русскую песню:
Слышу звон бубенцов издалека,
Это тройки широкий разбег
На последних словах, взяв высокую, не под силу ноту, срывается и виновато замолкает, вопрошающе поглядывая на сына, уж готового подхватить прерванную отцом песню:
Нас три сестры: одна за графом,
Другая герцога жена
Егор Гаврилович, оправившись от лёгкого душевного расстройства, успокаивающе продолжает:
Оставь напрасные заботы,
Забудь напрасные мечты,
Ведь не просто ою ты морячкой,
А королевой будешь ты
Я любил слушать эти протяжные, иногда со слезами песни, и не понять мне было в ту пору этих взрослых, много повидавших, более моего переживших людей, и завидно было оттого, что они знали и понимали многое и по-своему из того, чего еще не мог понять я. Их песни трогали меня до глубины души и навсегда остались в памяти непреходящей грустью.
Веселье за столом разгорается с новой силой, когда я, улучив момент, подсовываю Степану под руки гитару. Самодовольный и хмельной, он старательно прилаживает её на своем большом животе в ожидании чьего-нибудь заученно-удивлённого восклицания о его габаритах.
Буржуазия, когда же ты лопнешь! пружинит Степан по животу ребром короткой ладони.
Пощипывая струны гитары, будто выбирая из них самую звучную и веселую, Степан вначале невнятно, себе под нос проговаривает куплеты, какой-то, чувствуется, озорной песни. И вот, обведя лукавым взглядом гостей и подмигнув куме (щец бы покислей да бабёнку поживей!), срывается в дробный перебор:
Дрын здоровый я достану
И чертей метелить стану:
Почему нет водки на луне!
Ох-хо-хо! Га-га-га! Уморил, сукин кот!
Пока гости увлеклись песнями, гитарой и разговорами, сестра, юркнув за занавеску, вполголоса обсуждает с кем-нибудь из соседок семейные дела, болезнь ребенка, отношения с мужем.
Каждый божий день так, сокрушается она. Гулянкам конца-краю не видно. Митя, обращается она вдруг ко мне, поговоришь с ним? Он тебя уважает. Может, поймёт
Я молчу.
Конечно, оправдывает меня Клава, просить об этом трудно. Вот так сразу и не начнёшь разговор. Ты, Митя, не садись больше с мужиками за стол, болеть будешь от водки-то. Господи, скорее бы ты вырос что ли, и прижимает мою голову к своему теплому боку.
Дружна была Клава с Куликовой Марией. Длинная, с соломенного цвета ресницами, она наклоняется к Клаве, шепчет горячо, с болью:
А мой опять не ночевал дома, опять у н е е был. Вчера-то я сунулась к нему в карман, два билета в кино лежали, а сегодня их уже нет. Клава, милая, что делать, что делать, ума не приложу.
Клава уже готовая что-то посоветовать, подсказать, потому как всегда для других у неё найдется совет и помощь. Погорюет с каждой, утешит.
Клав, пойди сюда, раздается голос мужа, и она спешит к столу. Мы тут разговорились, непослушным языком, издалека начинает разъяснять свой вопрос Степан. Один пацан хорошо! А два лучше. Скажи, Андрюшка будет у нас?
Не время об этом говорить, отмахивается сестра.
Ладно. А выпить будет? А сама выпила?
Мне нельзя, Степа, улыбается Клава, довольная вниманием мужа. Врачи не советуют, всё слабее отказывается она.
В разговор сразу вступают несколько «знающих» гостей с твёрдым убеждением, что от рюмки ничего не случится. Наконец, сестра сдаётся, подходит к столу садиться некогда:
Дай бог не последнюю!
Выпивает с напёрсток и снова к плите.
Пока готовится закуска, Егор Гаврилович вспоминает, как Степан, женившийся без родительского разрешения, приехал к нему в деревню.
Мы со сватом Гришкой за четвертью сидели. Смотрю, заходят двое. Стёпа вот так прошел по комнате, а она на пороге осталась. Думаю, что ж это к нам за девчонка приехала?
Клава в это время хлопочет над плитой, будто не обращает внимания на рассказ свекра, но при малейшей его неточности, смеясь, поправляет Егора Гавриловича. В шутливую перебранку вступает Степан, дополняет сказанное отцом, повторяя, что любит правду. Но последнее слово все равно за Егором Гавриловичем. Он даже приподнимается со стула:
Я вас спросил: любите друг друга? Любите. Хорошо. Тогда живите. У меня двор, у меня скот, птица. Мы всё.
Егор Гаврилович плюет в ладонь, а другой так прихлопывает плевок, что брызги попадают в глаза Степану.
Мать-перемать!..
Минута замешательства, но вновь сноха оказывается на месте:
Пап, садись в угол на своё место. Все садитесь. Закуска готова.
Всё начинается сначала.
Повторить!
На том свете не выпьешь!
Пей до дна, ещё будет одна!
Уставшая Клава, никем не замечаемая, стоит в стороне, грустно поглядывает на веселящихся мужчин, на меня, томящегося очередной пьянкой. У меня плохи дела в техникуме. По математике уже получил несколько неудов. Однажды даже написали обо мне в курсовой стенгазете, как о двоечнике. Запустил я математику с её корнями, тангенсами-котангенсами.
Мне становится невыносимо тоскливо и стыдно. Жаль маму, с трудом содержащую меня в городе, жаль Клаву, постоянно хлопочущую возле стола выпивох. Жалко самого себя. Я выскакиваю из комнаты. На вопрос Степана куда я? бормочу что-то невнятное, забиваюсь в сарай. Слезы душат меня
Вот ты где, милейший! окликает меня так не кстати появившийся Степан.
Он почти силой выводит меня из сарая и водворяет за стол, где Егор Гаврилович уже пододвигает мне «штрафной».
Не надо ему, вступается сестра. Мальчишка ведь.
По маленькой, по маленькой, чем поят лошадей!
Последняя. Всё. Баста. Нету больше. Шабаш, режет воздух нетвердой рукой хозяин квартиры.
Да уж и хватит, встрепенулась кума, заспешив из-за стола.
Раз нету выпить нечего было и собираться, хмурится Егор Гаврилович.
Не спеши, успокаивает Степан, что-нибудь придумаем.
Придумать нечего, кроме как мне идти за водкой: моложе всех. Это несказанно радует Егора Гавриловича. Он затягивает песню на слова, подсказанные сыном:
Не спеши, запоздалая тройка,
Наша жизнь пронеслась без следа
Вернувшись из магазина, в дом заходить не спешу. Наблюдаю из-за калитки за пьяными гостями. Вспотевшие, довольные они выходят во двор охолонуть, размяться.
Ну, что лоб твою хлоп! цепляет Степан подошедшего прикурить дядю Валю Савченко.
Плюнь, Степа на грудь, не могу жить без моря.
Варюха-то твоя разлюбезная где? Опять к друзьям ушла? не меняя тона, подначивает Степан. Теперь, поди, к утру вернётся.
Нет, Степа, не в этом дело, подыскивает ответ дядя Валя. Всё нормально.
Степану уже трудно остановиться. Он произносит несколько татарских фраз (служил в Казани), очевидно, ругательств. И хохочет звонко, сочно, запрокинув голову назад.
Ты, Стёпа, можешь переводчиком работать, не остается в долгу дядя Валя. Служил у нас в полку один такой
Дядя Валя был тяжело ранен на фронте. Случай, который он рассказывает о переводчике, любителе выпить, задевает Степана за живое.
Душа мерку знает, Валентин, говорит Степан обиженно.
Знать-то знает, Стёпа, да только водка не таких еще богатырей ломала, замечает напоследок дядя Валя, отказавшийся от стопки, предложенной Степаном «в честь его приезда».
3.
По возвращении с Камчатки Степан долго подыскивал себе работу, но, какой хотелось, не попадалось. Поступил он в соседнюю мастерскую не по душе пришлись строгие там порядки. Потом недели три работал в гараже автослесарем ушёл и оттуда, так как большого заработка не предвиделось.