Неоднократно его обоз попадал под обстрелы и бомбежки, но Павел Ефимович оставался цел и невредим, несмотря на существовавший тогда приказ командования расстреливать на месте возчика, у которого погибнет лошадь. Однажды во время налета немцы разбомбили их обоз. Рассудив, что смерть ждет его в любом случае погибнет ли он во время бомбежки, спасая лошадь, или за ее потерю будет расстрелян позже, Павел решил спасаться сам и, найдя воронку от разрыва, укрылся в ней на время налета. Когда же тот закончился, он с тревогой пошел искать своих лошадей живых или мертвых. Оказалось, что, напуганные взрывами, его лошади свернули с дороги и понеслись в поле. Здесь они тележным дышлом зацепились за березку и остановились, не имея возможности тронуться с места. Так их и нашел Павел Ефимович, очень обрадованный тем, что Господь сохранил не только его самого, но и коней.
Вместе со своими лошадьми Павел принимал участие в операции по форсированию Днепра осенью 1943 года, участвовал и во многих других сражениях, за что был отмечен орденами и медалями. Но по благополучном возвращении домой в Новосибирск однажды опять подвергся серьезной опасности уже в мирное время. Придя как-то раз в магазин при своем мясокомбинате, чтобы купить чего-нибудь мясного к празднику, Павел увидел, что здесь продают одни говяжьи хвосты. Будучи не очень трезв по случаю приближавшегося торжества, он стал возмущаться, что «мы до Берлина дошли, а нам тут одни хвосты дают!». Откуда ни возьмись вдруг появились два сотрудника МГБ в штатском, которые тогда повсюду отыскивали недовольных, и взяли Павла Ефимовича под руки, собираясь отвести «куда следует». К счастью, за него вступились люди в очереди, где все хорошо знали Павла Ефимовича, и сумели буквально вырвать его из рук вездесущих «органов» иначе десять лет Колымских лагерей за выступление против советской власти ему были бы обеспечены.
Из всей близкой родни Байбородиных к концу войны в Мало-Ирменке практически никого не осталось. Павел и Алексей со своими домочадцами жили в Новосибирске, Александр и Григорий скончались, как и более старшее поколение их некогда большой семьи. Из всех родственников самой близкой здесь была Афанасия Ефимовна, родная тетя Батюшки и старшая сестра его отца, Александра. Потеряв в первые дни войны единственного сына Илью, она оставалась горячей молитвенницей за свой род и односельчан. Практически все дети в округе являлись ее крестниками, и, когда нигде нельзя было найти священника, она сама совершала над новорожденными Таинство крещения мирским чином. Духовно воспитанная руководством старцев и блаженных, без благословения которых не бралась ни за какое важное дело, Афанасия Ефимовна теперь сама укрепляла в вере своих земляков.
Батюшка со своими родственниками. Слева направо: Анастасия Максимовна, тетя о. Наума по матери, его мама схим. Сергия и Афанасия Ефимовна (сестра папы о. Наума, которую односельчане прозвали «Афанаха деревенский поп»). Рядом с Батюшкой дочь Афанасии Ефимовны Людмила со своим мужем Владиславом и их сыном. Шубинка. 1970-е гг.
О силе ее собственной веры свидетельствует следующий случай, имевший место уже в конце пятидесятых годов. В то время в Новосибирской области выдалось необычайно засушливое и жаркое лето, посевы и покосы сохли на корню. Тогда Афанасия Ефимовна вместе со своей подругой Ариной собрали крестный ход из верующих жителей села и пошли с молитвою в поля, где совершили молебен о дожде. Уже к вечеру того же дня на высохшую землю обрушился долгожданный ливень.
Пелагея Максимовна и отец Наум очень любили и уважали Афанасию Ефимовну и всегда навещали ее, когда появилась возможность вновь приезжать на родину. Однако в конце тридцатых годов до этого было еще далеко. Пока что возвращаться в Сибирь было и не к кому, и небезопасно. Поэтому после отъезда Павла и Алексея с их семьями в Новосибирск Пелагея Максимовна и Коля остались в Приморском крае. Пелагее удалось найти работу в городе Советская Гавань, и они вдвоем переселились туда.
В Советской Гавани
Город и бухта Советская Гавань лежат на побережье Татарского пролива Охотского моря в более чем тысяче километров к северу от Владивостока. Климат здесь намного более суровый в советское время места эти приравнивались к районам Крайнего Севера. Зима здесь холодная и снежная, а летом прохладно и часто идут дожди, так что в иные годы лета, можно сказать, не бывает вовсе. Этот суровый край русские люди начали осваивать только в середине XIX века. В 1853 году сюда с огромным трудом добрался двадцатидвухлетний лейтенант Константин Николаевич Бошняк, участник экспедиции адмирала Г. И. Невельского. Найденная им бухта получила имя Императорская Гавань, и в ней был основан небольшой Константиновский пост, вместо которого здесь впоследствии были построены село Знаменское и еще несколько поселков. Советской назвали гавань красные партизаны в 1922 году, а новая власть утвердила это название за бухтой и городом в 1930-м.
Лежащая на берегу Тихого океана, отделенная от ближайшего к ней города Хабаровска горами Сихотэ-Алинь и сотнями километров непроходимой тайги, Советская Гавань казалась настоящим краем земли. Добраться сюда в тридцатые годы можно было только пароходом из Владивостока железную дорогу из Хабаровска проложили лишь в 1945-м каторжным трудом тысяч заключенных ГУЛАГа. В самом городе было три концентрационных лагеря, хорошо запомнившихся будущему отцу Науму.
Батюшка вспоминал, что в те годы город был застроен деревянными домами. Чтобы пройти через непролазную грязь, в которую превращались дороги и улицы после дождей, вместо тротуаров здесь были сооружены деревянные мостовые. В таком же деревянном длинном бараке они с мамой и поселились на первое время после своего прибытия в Советскую Гавань. Пелагея Максимовна нашла работу повара в столовой пригородного хозяйства совгаванского рыбацкого кооператива «Моряк», где готовила обеды для рабочих. Те вскоре очень полюбили нового повара и, приходя в столовую, спрашивали:
Кто сегодня на кухне? Красная косынка?
Так они прозвали Пелагею Максимовну, носившую на работе красный платок по пролетарской моде того времени, чтобы не выделяться и не вызывать ненужных подозрений. Ее сменщица варила рабочим жиденький суп и резала хлеб тоненькими кусками. Пелагея же, воспитанная в семье сибирского крестьянина, старалась готовить повкусней и посытнее стряпала наваристые борщи, хлеб резала толстыми крестьянскими ломтями. Рабочие были довольны и благодарили повариху.
В те годы Пелагея Максимовна сменила несколько мест работы в системе Дальневосточного пищеторга, о чем сохранились записи в ее трудовой книжке. Была она и пекарем хлеба в городской пекарне, и кассиром при столовой треста торгового питания на водном транспорте, и снова поваром и заведующей буфетом в Совгаванском райпо. На собственном опыте узнавшая в годы сплошной коллективизации и раскулачивания в деревне, что такое голод, когда нечем кормить детей, Пелагея Максимовна стремилась к тому, чтобы в их с Колей жизни это испытание не повторилось. Поэтому она старалась находить такую работу, которая позволила бы ей всегда иметь пищу для себя и своего сына.
Кроме того, Дальневосточный край всегда был богат рыбой. В горные речки на нерест во множестве стремятся горбуша и другие лососевые рыбы, в путину буквально устилая берега своими телами. В море стаями подходят к берегам дальневосточная корюшка и жирная тихоокеанская сельдь. Каждую осень Коля с мамой бочками солили селедку, и Батюшка потом вспоминал, какой вкусной казалась им эта рыба.