Стали купцы село краем обходить тоже беда, заросло там березняком молодым, и нечисть всякая объявляться стала, людей к смерти за руку провожает. То утонет кто, потом говорят, девку незнакомую рядом с ним у воды видели, то в трех березах пропадет человек, будто не было, а то в поле замертво падает. Стали купцы тогда другой дорогой в столицу ездить, да она почитай на двадцать верст дольше, а прямая дорожка-то вот она, только руку протяни, да гляди, чтоб не откусил ее кто. Нет-нет, да и поедет какой купец дорожкой прямой. Поедет и сгинет, ни привета, ни ответа, ни слуху, ни духу, ни весточки.
Продот довольный стоит, улыбается, затее своей не нарадуется, думает, что покруче для Стеша наказание выдумал, чем острог, теперь и косточек его не сыщешь. Обидно это Стешу, да руки за спиной связаны, до подлой рожи Продотовой не добраться, и молвит он тогда:
Нет за мной никакой вины, царь, но коли ты наговорщикам веришь, то в Погорелом мне лучше будет, там никто вероломствовать не станет. Завтра в Погорелое отправлюсь, стрельцов своих можешь за мной не посылать, сам пойду, доброй волей. Да только ты болдыря этого обрыдлого, что за спиной у тебя стоит, отправь к навозу поближе, там ему место подходящее.
Царь недобро на Продота зыркнул, поверил, что правду Стеш бает, жук, он жук и есть. Ничего не сказал царь, но руки Стешу развязать велел, да стрельцов за ним следом не послал.
Стеш домой воротился, суму чересседельную собрал, саблю наточил, да в кровать лег, только сон к нему не идет. Вертится он, да все думает, что люд обмельчал. Ведь зависть да ненависть оклеветать его заставляли, а все ради мелочи какой-то, ради выгоды собственной да из мести. Себя ему не жалко, он и рад, что делу доброму послужить может, силу свою испытать, а от подлости людской ему тошно. Понял Стеш, что сна ему той ночкой все равно не будет, решил он утра не дожидаться, в ночь выехал. Едет, да все об том же думает. Места проклятые там бывают, где несправедливость большая случается. Вот и Погорелое это, поди узнай, что за беда там вышла. Да коли и узнаешь, разве поправить ее можно? Сделанного не воротишь, только надеяться и остается.
Думает так-то Стеш да в небо глядит. Ночь ясная, звезд над ним рассеяно, как песка в море. Каждая звезда душа чья-то. Пока живет она небо освещает, а как помирает за горизонт катится, да в дом к богам. А звезды той ночью все падают, думы тяжкие Стешевы еще мрачнее делают. Тут самая большая звезда с неба сорвалась, а Стеш и молвит ей:
Передай ты богам, душа умершая, просьбу мою. Пусть не будет николи лжи да предательства, тогда и сел таких, «погорелых», тоже меньше станет.
Звезда до края неба докатилась, за горизонт опустилась, только не верил Стеш, что боги великие просьбу его выполнят.
Всю ночку ехал Стеш, а как утро настало притомился, и конь под ним спотыкаться стал. Дорога через поле пустое идет, петляет да все хуже становится, в сон Стеша клонит. Решил он привал сделать, отдохнуть да поесть. Разнуздал коня, на траву кафтан бросил да на него и прилег, а глаза сами закрываются; не заметил Стеш, как уснул, да до обеда самого и проспал.
Просыпается он, солнце в самом зените стоит, так и смолит, пот вышибает, над травами воздух знойный дрожит. Конь его рядом бродит, а подле девка чернявая стоит, на голове венок из ромашек, платье на ней прозрачное, белое, как снег свежий, у царицыных платьев такой белизны не бывает, в руках коса, а ноги босые по щиколотку в землю ушли, будто вросла она, как деревце.
Понял Стеш, что русалка перед ним полевая, ржанка. Просто было на полюшко попасть, да мудрено теперь с него живым уйти. Девка косой замахнулась, вот-вот ударит, глаза у ней злые, огнем горят, посевы кровью оросить хотят. Стеш будто того и не заметил, раскрыл суму свою дорожную, достал баклажку с медом хмельным, хлеб надломил, себе половину взял, половину ей протягивает. Нечисть она хоть и нечисть, а и с ней добром разойтись можно.
Здравствуй, ржаная матушка, говорит ей. Сядь со мной хлеб раздели. Обед хоть и не хитрый, да от чистого сердца.
Ржанка косу занесенную в сторону отвела, храбрость Стешина ей понравилась. Постояла она, подумала, косу отложила, на кафтан рядом со Стешем села, меду глотнула и хлеб стала есть. Девка как девка, встретил бы ее Стеш в селе али в городе, от простой не отличил бы. Едят они молча, а она на него поглядывает. Глаза у нее хоть и без ненависти ужо, а все острые, насквозь сверлят. Поела она, да и просит:
Поведай мне, добрый молодец, что ты в поле моем делаешь?
Голосок у нее тоненький, колокольчиком, а сама смотрит, ровно царица, сверху вниз на Стеша. Он не растерялся, рассказал ей открыто, и про царя, и про Продота, и даже про дочку царскую, да шутками весь рассказ свой пересыпал. Ржанка смеется да просит, чтоб еще Стеш сказывал; так поди до вечера он ее историями тешил, а как темнеть стало, она ему и говорит:
Не люблю я с поля своего молодцев живыми отпускать, да тебя не трону. Вижу я, что человек ты добрый, веселый да честный, своей волей никого не обидел. Помогу я тебе. Не по сердцу мне, что рядом с полем моим село мертвое, люди не пашут, не сеют, деревья корни в землю мою пустили. Еще пару годочков, и лесу здесь стоять, коли люди не появятся. В иное время я б на другое поле перешла, а теперь меня село проклятое не пускает. Вот тебе веревочка заговоренная, на запястье себе повяжи да не снимай, она тебя из Погорелого назад выведет. Место то дурное, да исцелить его можно. Больше ничего не скажу, своей головой думай. Коли не убоишься сам спасешься и жизни невинные убережешь, а нет там навеки останешься, и веревочка моя тебе не поможет.
Сказала так-то и пропала, только воздух задрожал, а трава в том месте, где она сидела, непримятая осталась. Встал Стеш, поклонился, рукой земли коснулся, и говорит:
Спасибо тебе, матушка ржаная, за помощь твою и совет добрый, вскочил на коня, кафтан поперек холки перекинул, смотрит, а на той стороне поля у леска молодого другой конь бродит, оседланный. Недобрая то примета; подъехал Стеш поближе и видит лежит в траве Продот, мухи над ним кружатся, а кровь почитай на десять шагов вокруг все травы оросила. Понял Стеш, зачем за ним Продот поехал, да как смерть его настигла. Снял Стеш шапку и молвит:
Не успокоился ты, человек недобрый, под беду меня подвевши, сам решил проверить, доеду ли до места гиблого. Послал меня на смерть, да сам раньше сгинул.
Похоронил Стеш тело как смог, камнями могилу обложил, да поехал в Погорелое.
Дорога под копытами ровно стелется, вчера на камни да ветки он все натыкался, а сегодня едет, как по зеркалу. Да вот что дивно, почитай уже три годины прошло, как он с ржанкой попрощался, а солнце над горизонтом как стояло, так и стоит, не закатывается, ровно к небу приклеилось. Не сказать теперь, сколько ехал он, долго ли, коротко ли, а так в сумерках к черной полосе и добрался. Кругом поле золотое, а полосу ту будто веревочкой очертили, ровная такая, а за границей ее село проклятое. Дома там стоят, как новые, а видно, что никто в них не живет. Скотина по дворам не ходит, колодцы не скрипят, дети не шумят, трава не растет, дым туманом по земле стелется, одним словом мертвое село, жутко в него идти, ровно в могилу.
Конь перед линией черной встал. Слез Стеш тогда на землю, веревочку заговоренную, ржанкой дареную, поправил, да и шагнул за линию. Сразу его будто шапкой накрыло. Раньше кузнечики в траве стрекотали, воробьи да стрижи кругом летали, мыши в траве шуршали, а теперь ничего. Земля под ногами горячая и хрустит, ровно кости человеческие Пошел Стеш по селу, с улицы на улицу, со двора во двор, из дома в дом. Кругом пусто, ни звука, ни шороха. Бродил долго, пока не притомился, а сесть передохнуть не может земля жжет, дым глаза ест. Из села дороженька пропала, подойдет Стеш к тому месту, откуда вошел, да вновь в центре окажется, ровно кругами его водит. Так и ходил, пока подошвы его едва ль насквозь не прогорели. Тогда только услышал он за спиной, будто плачет кто, тонко да жалобно, аж сердце сводит.