Деспот, тиран а ты невольно принимаешь Ее сторону. Вот она не словом, так взглядом или жестом руками настежь как жахнет, закачаешься, не спустит если не в ту степь, и за ушко прямо в корзину, вместе с чернильницей, и из сердца вон, а похвалит запьешь от радости, и всех по миру известит.
Так и сталось со мной Она меня со второго раза (если не с первого) называла Женей «Нашего цеху» ее слова. Эта похвала меня настигла и застала врасплох прямо в аудитории, когда Мариэтта Омаровна вдруг уступила мне свое место на кафедре и предложила поведать всем присутствующим о судьбе некоей неизвестной доселе ученой дамы Марии Ливеровской дамы и полусвета, и петербургского «серебряного века», которая перевела «Новую Жизнь» Данте в 18-м году в военной Самаре И первый экземпляр поднесла Блоку. И этот случай еще более ценен тем, что она отдала мне большую часть своего времени, что было абсолютно против ее правил. Да, мне вообще сильно повезло: ведь я слушал лекции Мариэтты Омаровны в Литинституте студентом-заочником все 4 года учебы. Одну лекцию 1986 год, «Стихи о неизвестном солдате» Осипа Мандельштама я запомнил на всю жизнь.
Было дело, что я несколько раз провожал Мариэтту Омаровну до метро «Пушкинская» по ее приглашению прямым ходом от Твербуля. Помню был дождь, мы остановились в сквере шел разговор об Эйхенбауме и Шкловском и об их Льве Толстом. Мы увлеклись я был на стороне Виктора Борисовича, что ее сильно задело. И вдруг посреди разговора мы заметили, что стоим в луже и мокнем, как суслики. И строгая Мариэтта вдруг улыбнулась. Я был счастлив. Да и любой бы на моем месте Через много лет мы встретились в Петербурге, и Мариэтта Омаровна напомнила мне эту «лужу»
Лучшая книга Мариэтты Омаровны: скромная на плохонькой бумаге в 180 страничек, набранная школьным шрифтом в картонной обложке «Рукопись и книга. Книга для учителя». 1986. Москва. Изд-во «Просвещение». И вправду замечательная книга, написанная Мариэттой Омаровной легким, почти детским языком, доступным и старому, и малому шедевр на нашем поле
Читать не перечитать. Простой учебник, а светится и горит маяком, как «Завещание профессора Мариэтты Чудаковой». Ибо, по моему скромному мнению, написать учебник по своей науке едва ли не главное в высокой миссии настоящего ученого
<Маше Чудаковой>
Я думаю, Маша, что девизом (смыслом, заветом, миссией, зачином) жизни М.О., Вашей Мамы, может служить стихотворение Бориса Пастернака:
56 год! Кончен Роман, почти Дело Жизни сделано. И вот точка: он, Пастернак, первый (нет; один из первых Поэтов той эпохи), такой смуглой скулой своей, прямо с места в карьер со страстью шпарит пером по бумаге свое кредо
Не озираясь, без заглавия, без даты, прямо, с местоимением «во» как Гамлет рапирой на смертельном турнире, в упор, как предъявление счета самому себе и будущими недоумкам-современникам.
Мы же прочтем это стихотворение уже после его мучительной смерти.
И то, до чего «хотелось» дойти Пастернаку (ведь он почти добрел в сумеречной эпохе) довершила при Жизни, до самых краев, Она, Мариэтта Омаровна.
И по праву первой, добровольно взявшей на себя миссию впередсмотрящих (не только во взглядах на историю советской литературы 20-х годов, но и вовне), Мариэтта Омаровна, Гуру, с той же страстью, без оглядки, как Пастернак на своем турнире, требовала от нас и в учении, и в творчестве, и в поисках истины стремиться по мере сил и интеллекта брать планку выше и тем приблизиться к той самой «сути» (в большом и малом) хоть на грош, хоть на градус но выше.
До точки еще далеко
Анна Берсенева
Умерла Мариэтта Омаровна Чудакова
Помню, как увидела ее впервые. Это были первые годы перестройки и «возвращенной литературы». Мариэтта Омаровна читала лекции о никому тогда не известной литературе 20х годов в Литинституте, и надо было успевать занять место, потому что ее хотели слушать гораздо больше людей, чем могла вместить аудитория. И как это было необыкновенно ново, содержательно, ярко! В том числе и об этом я вспоминала в последний год перед локдауном когда у нас совпадали «окна» между лекциями, и мы с Мариэттой Омаровной по пятницам проводили время за разговорами в пустой литинститутской аудитории. Мне тогда хотелось расспросить ее об Александре Павловиче, но я не решалась, о чем сейчас очень жалею. И думаю о том, что и вообще можно было бы разговаривать больше, дольше, а не перемолвливаться немногими словами каждый раз, когда на протяжении многих лет мы с Володей встречались с ней в каких-нибудь очень хороших местах, где собирались дорогие нашему сердцу и разуму люди. Она была яркая, умная, ни в малой мере не принимающая компромисса со злом и при этом абсолютно убежденная в том, что в России есть множество достойнейших людей, особенно детей, ради которых и нельзя поддаваться злу. Светлая память Мариэтте Омаровне. Дорогая Маша, мы разделяем с вами это горе.
Алла Боссарт
Обед в «Грибоедове»
Мариэтта Чудакова являлась мне, как некое потустороннее существо, со свистом пролетая по коридорам журнальчика «В мире книг», где я служила в начале 70-х. Она работала в архивах отдела рукописей Библиотеки им. Ленина, смежного с нашей редакцией. Копаясь в архивах, Мариэтта одевалась по-рабочему: треники с коленями, какая-то фуфайка И не скажешь, что это великий просветитель, доктор наук и открыватель Булгакова для одной шестой части.
Все знали ее в лицо почему, неизвестно. Ну да, она была нашим автором. Но мало ли было у нас авторов. А Мариэтту знали. Вокруг нее пространство искрило. «О, Омаровна помчалась», говорил мой начальник.
К тому моменту все приличные люди уже прочитали «М&М», а я так и вообще раньше всех, так как после школы (1966) трудилась корректором в типографии «Красный пролетарий», где печатался журнал «Москва». Мне очень хотелось рассказать Мариэтте об этом эпизоде моей биографии, но я робела.
Могла ли я тогда, в 1971 году, вообразить, что спустя сорок лет великая Мариэтта ибн Омар, как называли ее мы с моим мужем Игорем Иртеньевым (знаю, что неправильно), вдруг ни с того ни с сего пригласит меня отобедать! Так просто, поболтать в симпатичном местечке. Конечно, мы уже были знакомы, Чудакова за какие-то мифические доблести меня уважала, называя в знак особого расположения «Алка Боссарт, огонь-девка». Но я никак не ожидала, что удостоюсь ее предложения «пообщаться».
Симпатичное местечко располагалось в двух шагах от Литинститута (бывший дом Герцена, он же Грибоедова), где МО читала лекции. Легко можно было вообразить, что мы практически в ресторане «Грибоедова».
Пришла она с дочерью Машей. Мы с Машей, конечно, не особо открывали рот, поскольку Мариэтта, сохраняя еще инерцию лекционного азарта, горячо рассказывала мне о людях, помогающих ей в ее просветительской работе как на подбор, гениях. Время от времени я вставляла реплики, Мариэтта, уже порядком тугоухая, переспрашивала, Маша пыталась транслировать, что вызывало гром и молнии:
Ты можешь минуту помолчать?! кипела она. Ужас! Не дает мне рта раскрыть! Стоит мне сесть поболтать с друзьями она давай трещать!..