Как моя Верка солянку готовит язык проглотишь! Тебе обязательно попробовать нужно. Считай намекаю, в гости зову. Только водку ты в пакет от сока перелей, чтобы Верка не ворчала. А то, как водку увидит может кастрюлю с солянкой нам с тобой на голову одеть.
Солянка та жирная, наваристая. Ложку воткни и та стоять будет! У меня на Верку вообще все стоит. Ну ты понимаешь, да, куда я клоню? Сколько лет вместе прожили, двух дочерей замуж выдали, а все как в первый раз! Сейчас такой любви и не сыщешь, хоть весь мир обойди!
Здоровье я, значит, поправил, глядь а в телефоне пропущенных уйма! И все от Коляна. Чего ему в субботу утром не дрыхнется? Так и я б дрых хоть до обеда, но тут солянка. Ее ж нужно, пока горячая, есть. Потом уже совсем не то получается. Должон же я свой супружеский долг исполнить! Баба моя исполнила, с утра у плиты копошилась. Теперь и мой черед настал отведать, что она там настряпала. А то какая это любовь получается, если она стряпать будет, а я морду воротить?
Оттого нонче и разбегаются все, только поженившись. Что на каждом углу на тебе бургерная, на тебе шмургерная. Бабы у плиты не стоят, все на готовое пожрать ходят. Так откуда она, любовь-то, возьмется, коли баба свой прямой долг не исполняет у плиты не стоит, полы не моет, пеленки не стирает? Всю любовь этими штуками новомодными убили. Там тебе пылесос автоматический, здесь тебе памперсы. Так до того доживем, что детей никто делать не будет, а все там же в магазинах, покупать начнут. В мое-то время детей то в капусте находили, то аист приносил, а сейчас все в магазинах покупают.
Заморил я червяка и Коляну набрал.
Так и так, говорит, Ильич как в воду глядел. Довели нашего Тоху докторишки, совсем со свету сжили. Таблеток всю пачку перед сном слопал, да так и помер от таблеток тех.
И тут меня как из ушата окатили. Как же так-то? Такой человек был! Человечище! Сколько пользы приносил! Я, правда, не знаю, кому и какой пользы он приносил, но, раз человек был стало быть и польза от него была. Как иначе-то? Это ж природой задумано! Даже от комара, от букашки маленькой и то польза есть, а от человека тем более!
Так погано на душе стало. Слезы сами собой хлынули. Достал я из загашника чекушку и прямо из горла, не чокаясь, пригубил. Как-никак человек еще ночью помер, на дворе уже обед, а я его и не помянул еще. Стыдно! Словно и не человек был, а собака бездомная, пес шелудивый. Не по-нашнему это.
Верка сразу ор подняла.
Зенки раздуплить не успел, кричит, а уже заливаешь!
Уйди, говорю, мать. Горе у меня. Друг умер! Ну, как друг не так, чтобы уж сильно друг. Но то, что помер это совершенно точно.
А слезы-то текут, остановиться не могу. И водочку в себя заливаю тоже остановиться не могу. И на врачей этих такая злоба проснулась зла не хватает! Слов других нету коновалы. Ради того, чтобы таблетки свои втюхать, человека в могилу согнать готовы. Ничего святого в тех врачах нету!
Хорошо я так помянул Тоху. Всю чекушку помянул. А чекушка это ж хлеб! Это ж то, без чего ни один человек прожить не может! В ней же вся радость, в беленькой. Как соляночкой закусил так и вовсе перепугался оттого, что удовольствие получать начал. Нехорошо это. Что я садист какой, что ли, чтоб удовольствие от поминок получать? Так и в маньяки недолго уйти, если удовольствие от поминок получать начну! Сам же людей начну в расход выводить, чтобы потом поминать их.
Затем собрался и в гараж пошел. Там уже Ильич с Коляном ждали, тоже Антоху с утра поминали. Так ведь тоже нельзя, чтобы в одинокого поминать! Так и до алкоголизму недалеко! А алкоголику водку пить никакая не радость, а прямая, насущная необходимость. И где ж тогда радость в жизни будет, если даже в водке ее не будет?
Сходили снова, затарились и втроем уже поминали, не чокаясь. Степан Ильич он не только петь мастер, но и слова говорить. Вот он и говорил какой, декать, человек ушел хороший, да земля ему пухом. Так ведь оно природой так устроено все там будем.
Даже Колян слова сказал!
Хоть и морда был Тоха, говорит, и не скидывался никогда. Да и работничек из него так себе. Но о мертвых, как говорится, или хорошее, или ничего. Так что, говорит, ничего говорить не буду, скажу только, что хороший он был человек, хоть и дрянь редкостная.
Потом засопел и отвернулся. А я в затылок-то Колькин, шрамами от бутылок порезанный, когда он в десантуре служил и бутылки о башку свою бил, смотрю. И вижу в том затылке глаза человеческие. Вижу, что стыдно ему. Стыдно, что харю начистил такому человеку хорошему, хотя и хорошим он не был, но, определенно был человеком.
Я тоже расчувствовался. Как я расчувствовался чуть слезу не пустил второй раз за утро! Даже надумал слова какие-нибудь написать, чтобы звучало красиво, и в стихах. Чтобы на могилке Тохиной их высечь. Я ж в школе какие стихи писал! Какие это были стихи! Литричка наша, как прочла заплакала и вышла из класса. Прямо вся, целиком и вышла. Меня ж в школе звали Александр Юрьевич Гоголь! Нет, не самом-то деле я Геннадий Иванович Портер. Для своих просто "Иваныч" или "дядя Гена", как крокодил из мультика. Мамка "Генкой" кликала. А фамилия моя красивая, как пиво, от отца досталась. Тому от его отца, деда моего, стало быть. Деду от прадеда и так далее. Фамилия наша это, можно сказать, фамильная ценность! У всех в нашем роду такая фамилия была.
А Александром Юрьевичем Гоголем звали, стало быть, в честь Пушкина, Лермонтова и Гоголя, которые, соответственно, Александром, Юрьевичем и Гоголем были. Я тогда, в школе, стихи на японский манер писал. Там они "танками" называются, что на нашенский переводится "Армата". Вот, послушай:
Душевно-то как! Сам плачу, как вспоминаю. Такие слова в граните высекать нужно, а литричка мне двойку поставила. От зависти. Оттого, что сама так в жизни не смогёт.
На третий день, как полагается, похоронили Тоху. В гробу лежал как новенький. Лучше, чем при жизни был. Розовый, упитанный. Не то, что при жизни бледный и тощий. Где он так харчануться-то перед смертью успел?
И в костюмчике новеньком, с иголочки. Сплошная красота! Я когда женился у меня такого красивого костюма не было, как тот, в котором Тоху хоронили. Даже завидно немного стало, на тот костюм глядя.
Вдова тоже, как полагается, рыдала, причитала:
На кого ж ты меня, говорит, горемычную оставил, я ж души в тебе не чаяла, всех своих деток в честь тебя Антоновичами называла. Куда ж мне теперь, с ипотекой да тремя детями, деваться? Кто ж меня, такую, замуж-то возьмет?
Ты, говорит ей Колян, успокойся, мать. Наоборот очередь на тебя стоять будет. И ипотека уже есть стало быть, брать не нужно будет, только подкрасить где да обои подклеить. И дети тоже есть, заново делать не нужно, только этих умывать изредка, когда замараются сильно.
Так она пуще прежнего в слезы. Расчувствовалась от такой поддержки, какой не ждала.
Потом в заводской столовой, всем заводом, помянули Тоху. С супчиком, кутьей, водочкой. Сам начальник слова говорил, дескать, какой незаменимый человек был, работать работал, а премий не просил, не то что даромеды некоторые. Мол, лучше б вы, сволочи неблагодарные, перемерли, а такой замечательный человек остался бы, работу работал и в тряпочку помалкивал. Все мечтал до пенсии доработать, чтобы бесплатно на пенсии на работу ходить. Зачем ему нужно будет зарплату получать, коли и так пенсия имеется? Такому работнику не только зарплату платить не нужно нужно наоборот! За разрешение на работу ходить деньги брать. А то что ему там, на пенсии делать, кроме как со скуки киснуть? А тут, на заводе, и работенка всегда найдется, и коллектив душевный. Кроме тех, кто премии и прибавки к зарплате просит в них ни души, ни совести.
Эвона как бывает! Был человек и нету. Только карточка на доске почета осталась, черной ленточкой помечена. И строка в табеле, что вдове покойного тысяча рублей на похороны выдана.