«Отлично! Значит, сюрпризы еще не окончены! Самое сладкое осталось на десерт. Сейчас ты соберешь посуду, и уйдешь на кухню. Вернешься через пять минут с чаем и своим долбаным малиновым пирогом моим любимым, как же еще? к тому времени, когда папа распишет мне суть дела, а тебе останется лишь поставить жирную точку и попросить меня подписаться».
Эдвард, твоему аппетиту волк позавидует, Моника натужно улыбнулась. Я пойду, приготовлю тебе чай и отрежу кусок твоего любимого пирога.
Она забрала грязную посуду, поцеловала сына в макушку, в чем Эдвард уловил некое предупреждение, и еще раз многозначительно взглянула на мужа. Оставшись наедине, отец и сын некоторое время внимательно смотрели друг на друга.
Я готов, пап, через полминуты произнес Эдвард с усмешкой на губах.
Еще несколько секунд Клод продолжал внимательно изучать лицо сына, который был похож на него лишь разрезом глаз; во всем остальном же младший Эспер был копией Моники. Затем Клод тяжело вздохнул и провел руками по лицу. Уже открыл было рот, чтобы начать говорить, но вдруг встал, быстро подошел к бару и налил себе изрядную порцию виски. Выпил и произнес:
Мы решили усыновить Томаса.
Эдвард был готов к чему угодно, но не к такому. Во второй раз вилка выпала из его руки, так же ударилась об стол и так же полетела на пол. Парень с открытым ртом смотрел в спину отца и пытался осмыслить услышанное. Но чем больше у него это получалось, тем отчаяннее он старался в это не верить.
Но зачем? только и смог выговорить он.
Клод повернулся, и на лице его было написано тихое отчаяние.
Она то есть мы, тут же исправился он, решили, что этот ребенок, как и все, заслуживает иметь семью. Заслуживает будущего.
Но вы и так можете обеспечить ему будущее! с ужасом в глазах прохрипел Эдвард. И так можете обеспечить его всем необходимым. К чему эти излишества, папа?! Эдвард медленно встал из-за стола. Нет, это невозможно!
«Возможно» говорил ему в ответ взгляд отца.
Нет, папа! Одно дело опекунство, а другое отцовство! Это не игрушки, это какая-никакая судьба! возмущение не позволило ему говорить дальше, и он рухнул на свое прежнее место.
Через минуту мать поставила перед ним поднос и положила руку ему на плечо.
Сынок, ласково говорила Моника, тогда как его выворачивало от ее голоса, судьба благосклонна не ко всем людям. Это необходимо понимать. Но еще важнее понимать, что как бы ни обделила человека судьба, намного в большей мере продолжаем это делать мы люди. На фоне всеобщего равнодушия мы забываем о том, что своим благосостоянием, вполне возможно, обязаны чьей-то жертве. Понимаешь мою мысль?
Какого черта? процедил Эдвард и обхватил голову руками.
«Господи, я ведь знаю, что она делает! Она просто бронирует себе место в раю!»
Эдвард, продолжала Моника, не обратив должного внимания на его высказывание, этот ребенок глубоко несчастен. Мы должны может и обязаны, хоть немного научить его понимать счастье. Мы должны показать ему, что такое чувства. Мы должны показать миру, что все люди открыты для любви и добра. Если все будут переживать о том, что их действия примут за позерство и лицемерие, в этом мире не останется места для примеров, понимаешь, дорогой? В этом мире много боли, и ее очень хорошо видно. Почему бы нам не показать этому миру любовь и счастье?
Эдвард выскочил из-за стола и бросился прочь из гостиной. Но остановился перед лестницей, обернулся, и с горящими гневом глазами обратился к матери:
Он больной человек, мама. Но человек, а не игрушка! Не разменная монета! И запомни одно: если ты его усыновишь, первым, кого обретет этот ребенок, будут не мать и не отец! А брат, который будет ненавидеть его со всей силой своей души!
Эдвард бросился в свою комнату, но только для того, чтобы взять бумажник и телефон. Через несколько секунд он молча прошел мимо матери, и вышел из дому, хлопнув дверью.
«Куда ты денешься?» успел он прочесть на ее лице.
Изнемогая от бессильного гнева, Эдвард шел быстрым шагом, не глядя ни по сторонам, ни на прохожих. Буря чувств взрывала его мозг снопом образов и разрозненных мыслей. И все эти мысли вращались вокруг двух людей: его бывшей девушки Вероники и его будущего брата Томаса. Он прошел на запад по бульвару Генриха III, свернул на улицу Фридриха Шиллера, с нее на Пьера Корнеля. Прошагал полтора километра на восток, далее на север по улице Тургенева. Эдвард буквально бродил кругами и почувствовал усталость уже за полночь, когда вышел на Южную стену и оказался напротив паба «Хмельной лис». Долгая прогулка и свежий воздух хоть немного и ослабили его моральное напряжение, но не могли вывести из лабиринта мрачных и сумбурных мыслей.
«Тьфу! Томас Эспер! Нет, нет и еще раз нет! Этого не должно случиться! Мама! Зачем ты заставляешь меня ненавидеть тебя? Ведь ты знаешь, что сейчас творится (лицо) в моей душе! Ты думаешь, что это пройдет?! Что я отойду (кулак) и смирюсь? Нет, я не смирюсь! Я не имею ничего против этого ребенка до тех пор, пока он не станет носить (кровь) фамилию Эспер! Но, если это случится»
«И что? Что ты сделаешь? Ничего! Захлестываемый гневом, уже сейчас ты знаешь, что ничего не сможешь сделать против Томаса Эспера, и примешь все это как должное».
«Черт возьми, как я мог дойти (лицо) до такого?! Как я мог ее ударить?! И почему мне хотелось (кулак) это сделать? Мне ведь хотелось? Я просто не могу (кровь) во все это поверить. Нет, нет, не хотелось! О, Господи! Что со мной происходит?»
Эдвард хотел пнуть какой-то попавшийся под ногу предмет. Присмотрелся и понял, что это телефон; тут же валялись крышка батарея от него. Эдвард собрал телефон и попробовал включить. Треснувший экран засиял синим светом, но не более того.
Какого черта ты вообще делаешь?! воскликнул Эдвард.
Он швырнул телефон в урну, плюнул и пошел домой.
Глава IV
05.06.2016 (воскресенье, ближе к вечеру) и после
Кофейная чашка была уже чистой, но Рене все держала ее под струей воды.
«Бред. Не получит он моего салата. Он сюда не есть приходит. Хотя, это могло бы заткнуть ему рот хоть на время. С другой стороны, можно просто не вслушиваться будет похоже на фоновое звучание радио. Пусть себе мелет. Пора уже привыкнуть».
Рене выключила воду и вернулась в спальню.
Ну что, продолжим? спросила она.
Как обычно, нет, ответил молодой человек на ее кровати.
Твою мать, Винс! Рене всплеснула руками. Сколько можно?! Ты не у себя дома! Что за манера ложиться в постель в одежде?!
Она чистая, ответил Винс немного растерянно.
Вставай! Зачем ты одеваешься, если намерен лечь снова?
Не знаю, само собой получается, сказал он с виноватой улыбкой на лице и поднялся.
Рене посмотрела на него с выражением, которое Винс расценил как стопроцентную уверенность в его кретинизме.
Ну если оделся, то сядь в кресло и сиди там, уже спокойнее говорила она, поправляя постель. Раз сказала, два! Сколько можно? Она обернулась и посмотрела на парня. Я не хотела на тебя кричать, извини. Но ты
Да все нормально, виноват, перебил Винс и переместился в кресло.
Рене вздохнула и села на кровать.
Минуты три длилось молчание. Рене внимательно рассматривала меню настроек в своем телефоне, делая вид, что что-то читает. Она чувствовала, что Винс сверлит ее взглядом, но не стремилась сама прерывать тишину, да и не знала, что сказать. В то же время она знала, что если Винс долго молчит, то готовит в своей голове порцию очередной бредовой лжи. Она уже хотела предложить ему злополучный салат, но он ее опередил:
Мне очень нравятся твои шторы, сказал он и окинул взглядом комнату. Из-за них все вокруг кроваво-красное, и в жилах кровь прям закипает. Так и выбирала? Знала, что это сработает?
Нет, едва слышно ответила девушка и отложила телефон.