Меня ничего не удивляет. Будто бы это нормально оказаться в другом классе, в другой школе, с другими учениками. Я знаю их имена: со мной рядом Рома. А это, впереди, Вася. У меня разноцветные глаза. И серая судьба.
Иди к доске.
Я не готов.
Ты у нас не пирог, чтобы быть готовым.
Учитель жестко бьет указкой по столу. Я кладу яблоко на парту, встаю. Слышу издевательский смех задних парт.
Канон-лохотрон!
Мне кажется чужим то, что я вижу. И те, кого я слышу, мне чужие. Я должен вернуться обратно, в свою школу, к Роме, к ребятам, к уроку Валентина Павловича. Но решимости нет. Сейчас все так, как должно быть.
Всем молчать! требует учитель, когда бесконечные шутки в мой адрес сливаются в монотонный гул оскорблений.
Покажи на карте самую высокую точку Азии. Детский вопрос, рекомендую не оплошать.
Рома шепотом дает мне подсказку. Я смотрю на широкое полотно на доске, на карту мира, и не вижу высоких точек. Но я понимаю другое: с картой что-то не так.
Орвандия отсутствует. А ведь она должна быть прямо-о-о Стоп. А где, собственно, ей следует быть? Я растерянно смотрю на учителя.
Я я не знаю, говорю я.
Это двойка, отвечает учитель. И это родителей в школу. Марш на место.
Учитель презрительно оглядывает класс в поисках новой жертвы. Я возвращаюсь к парте.
Это Джомолунгма, шепчет Рома. Что с тобой такое?
Ничего.
Спятил? Тебя из школы попрут. Фреда уже поперли, но он тупой был.
Может, и я тупой.
Ты просто в облаках витаешь.
Кто-то хватает спинку моего стула и, когда учитель отворачивается, начинает дергать. Я держусь за парту, чтобы не упасть. Оборачиваюсь и так сильно надеюсь, что это Тема Крупный, настоящий Артем, и что я снова в своем классе. Но нет. На меня смотрит и скалится гнилыми зубами незнакомый, долговязый, коротко стриженый тип с неприятным лицом.
Че пялишься? зло говорит он. Отворачивайся.
Смотрю на учителя. Он ругает мою одноклассницу. Когда-то эта девушка мне нравилась, я даже был в нее влюблен.
Ну? Я правильно понимаю, что в этом классе мне ничего толкового не расскажут? спрашивает учитель. Помяните мое слово: этот вопрос придется поднять на педсовете.
Я встаю и говорю:
Я мог бы рассказать про Орвандию.
Про что? не понимает учитель. Это из какого-то фэнтези? И смеется: Тебе еще и к школьному психологу пора, да?
Класс тоже смеется. Надрывается, точно это космически веселая шутка. А потом резко прекращает. Ровно в тот момент, когда учитель подходит ко мне вплотную и отвешивает пощечину.
Ай!
В глазах вспыхивают звезды.
Зачем вы начинаю я, но тут происходит совсем ужасное.
Увалень, шатавший мой стул, встает, подходит и тоже отвешивает мне пощечину. Следом за ним Рома поворачивается и молча бьет меня по лицу еще сильнее. А потом все остальные встают и надвигаются на меня.
Я вскакиваю. Листы моей рукописи разлетаются по всему кабинету. Что за флешмоб? Я бегу к выходу. Пощечины настигают меня. Они сыплются со всех сторон. С трудом уклоняюсь от одних, чтобы нарваться на другие. Щеки горят.
А те, кто меня лупят, молчат не хохочут, не улюлюкают, не ругаются. Лица лишены индивидуальности, как и однотонная форма, напяленная на одноклассников. Я выбегаю в коридор. Бегу, позади слышу топот. Как спастись? Куда бежать?
И есть ли у меня дом? Да, есть. Там живут мама и папа. Другие мама и папа. Не мои. Мои и не мои. Бежать к ним? Хотя бы так. Главное подальше от этих псов. Двери кабинетов открываются. Из них выходят дети и учителя, у всех одна цель: шлепнуть ладонью Каноничкина. Я бегу дальше, получаю еще несколько ударов и оказываюсь на облезлой лестнице.
Ловушка. Снизу, в едином ритме, поднимается десяток человек порождений общеобразовательной антиутопии. Мой единственный путь наверх. Бегу два пролета, спотыкаюсь о ступеньку. Сворачиваю в очередной коридор безликий и неинтересный, о котором, будь он человеком, должен был написать классик как о маленьком человеке о маленьком, никому не нужном коридоре.
Двери открываются. Из них высовываются руки-кувалды. Принять бой? Драться я не умею. Хотя мысленно частенько навешиваю бандитам, пристающим к Аннет. Замечаю, что одна дверь остается закрытой. Подбегаю ней, дергаю за ручку, она поддается, и я оказываюсь в пустом классе. Закрываюсь на защелку и громко выдыхаю.
* * *
Лицо болело. А голова? Даже не спрашивайте. Но если спросите, я отвечу: она трещала как горящее полено, а пульсация боли перекатывалась из левого полушария в правое, туда и обратно.
Судя по плакатам с ростками и зернами в разрезе и по запаху тления я оказался в кабинете биологии. Рома бы обрадовался. Биология из-за молодой учительницы Муслименды Венедиктовны стала его любимым предметом, хотя из всех разделов он понимал только главу Членистоногие.
Но! Я не Рома.
До настоящего момента Рома бы не дожил.
А я дожил.
И я не обрадовался.
Угроза не исчезла. Хотя за дверью было тихо. Либо эти зомби фантастически тупы, раз не додумались искать меня в кабинете (а зашел я у них на глазах), либо их что-то пугает. И к этому чему-то пришел в гости я.
По спине прокатился озноб. Зачесалось ухо. Я взял себя в руки и оценил обстановку. В углу стоял учебный скелет. В противоположном еще один скелет, покрупнее. На учительском столе лежали стопки тетрадей и методичек, а на стуле портфель.
Напротив доски вдоль стены громоздился длинный стеллаж. На самой доске мелом было жирно выведено:
Гибель Орвандии и ее последствия
Что тихо произнес я и не узнал свой голос тонкий, истеричный, чужой.
Я не соображал. Но одно уловил точно: об Орвандии здесь все-таки известно. Я почесал затылок.
Какая еще гибель? спросил я у пустоты.
Ответа услышать не ожидал, но он, тем не менее, последовал:
Вот такая. Вероятная.
Я резко обернулся, смахнув с парты зеленый карандаш. Никого. Кроме скелета в углу да груды макулатуры.
Кто здесь?
Тишина.
Я спрашиваю: кто здесь?
Меня обуревали подозрения. Взяв с доски указку, я подошел к скелету и по-мушкетерски направил на него острие.
Какая «гибель Орвандии»?
Скелет шевельнул желто-белыми зубами, и черные впадины глаз озарились проблеском мысли (раз в полугодие я наблюдаю подобное у Ромы).
Вот такая. Вероятная.
Гипотетическая, тут же прозвучало с другого угла. Гибель как гибель.
Второй скелет тоже говорил! Размахнувшись, я треснул первого указкой по черепу. Скелет слетел с петель, и кости рассыпались по полу, как я в комплиментах перед Аннет.
Прекрати так поступать, скрипнула снизу челюсть обвалившегося скелета.
Тебе тоже дать анальгину? сказал я второму скелету и двинулся к нему.
Не надо. Пожалуйста, жалобно захныкал скелет.
Это почему еще?
Потому что больно. Увечья.
Я остановился. Увечья это да. Папа учил: разговор способ решения любой проблемы. Даже если поговорить не с кем поговори с ситуацией. Или придумай собеседника. Даже врага. Слова все решают А указки нет.
Вы кто? мпросил я.
Челюсти первого скелета скрипнули:
Обычно я не даю справок. Но в этот раз отвечу: я Маэстро альтернатив.
Я не даю справок и не назову тебе свое имя, добавил второй скелет.
Что значит «маэстро альтернатив»?
Это значит, что я знаком со всеми альтернативами, которые происходят со всеми альтернативами во всех альтернативах.
Я не расскажу тебе, что это значит, подхватил второй, более нахальный, скелет.
Моя природа игра, сказал первый. В какой-то альтернативе я тебе отвечаю.
А в какой-то нет, добавил второй.
Я зарычал и воскликнул:
А давайте только один будет говорить?
Нет.
Да.
Так разговаривать невозможно. Я сел на парту, поболтал ногами и сделал три глубоких вдоха.
Что вам надо? Наконец спросил я.
Когда с нами кто-то встречается, это значит одно: ему грозит ужасающая альтернатива. Допустить ее мы не смеем. Хотим помочь.
Скелеты пришли в движение. Кости первого стали пересобираться, как лего; второй шагнул с подставки и дергаными движениями двинулся в мою сторону. Скелеты тарахтели и преображались. На костях вырастала шерсть. На черепе вытягивались мохнатые уши.