И потому начал разговор первым, во второй раз в жизни будучи при этом трезвым.
Кто-то больно лягнул его сзади. Критик ойкнул и развернулся. За ним стоял Колобок с пустым бокалом в руке.
Прошу прощения! Колобок похлопал критика по спине. Тут узковато, не рассчитал.
Да ничего страшного, вежливо ответил критик. Всё нормально. Вино не пролили?
Колобок посмотрел на бокал, потом критику в лицо.
Н-нет вроде.
Ну и слава богу, критик протянул бармену купюру и спросил два бокала белого вина. Он решил поддержать поэтессу. Вооружившись бокалами, неуклюже прошёл к лестнице, чуть не облив вином стоявшую рядом пожилую даму, и поднялся наверх, к столику, за которым его должна была ждать поэтесса.
Но её там не было.
Критик удивлённо обошёл стол, держа бокалы с вином в руках. На замшевые ботинки пролилось несколько капель, но он не обратил внимания. Ни поэтессы, ни её сумочки. Куда ж она подевалась?
Вы один? кто-то стоял за его спиной.
Критик обернулся. Увидел Колобка, державшего в руке новый бокал вина.
Н-нет я с дамой.
Да-да-да, Колобок энергично закивал. Я её видел. Она выступает сегодня.
Вот-вот Только куда-то отошла.
Давайте выпьем за её здоровье, Колобок протянул руку с бокалом, и критик ответил на тост, чокнувшись своим бокалом. Мужчины сделали по глотку.
Я присяду? спросил Колобок.
Пожалуйста Только не на этот стул, тут поэтесса сидит.
Пардон, толстяк уселся слева от критика. А я вас знаю.
Критик не удивился. Его уже несколько лет узнавали молодые поэты и пытались его пригласить на бокальчик, чтобы завоевать лояльность, но критик старался не поддаваться на провокации. Он всегда старался сохранять независимость. До встречи с поэтессой это создавало большие проблемы в отношениях с женщинами, но никогда не подводило на работе. А критик даже сейчас был на работе: от него к понедельнику ждали готовый материал.
Я вас тоже знаю, аккуратно ответил критик. Видел вас на сцене.
Вам понравилось?
По первому разу сложно судить. Критик сделал глоток и подождал несколько секунд, смакуя вино и время. Мой вам совет: не пишите стихи. Вам же массовый читатель нужен. Попробуйте написать роман роман ещё можно продать, в отличие от стихов. Стихи выкладывайте в Интернете: больше шансов прославиться. Он сделал ещё один глоток, и бокал опустел на треть.
Спасибо. Колобок отхлебнул вина. А что вам больше всего понравилось?
Мне понравилась ваша аутентичность. Ответ был стандартен, как голливудский сериал. Благородная интонация. Немного веет классикой, но вы не повторяете какую-то традицию, а пишете самобытно, хотя влияние наших предков определённо есть. До их уровня, правда, совсем недотягиваете. Вы пишете по-своему, даже оригинально, но просто, ровно, без эмоций. Вам не хватает образности, каких-то убедительных, именно вами обнаруженных деталей. Критик сделал очередной глоток. Советую поработать над техникой. Важно не только, что вы читаете, но и как это делаете, он улыбнулся, глядя на озадаченного Колобка. Послушайте критика.
Он допил вино и отодвинул пустой бокал в сторону. Стрельнул глазами на свою сумку, в которой лежала початая бутылка вина. Был вечер пятницы, и хотелось напиться, но критик сдерживал себя: не хотелось расстраивать поэтессу.
А ведь вино их сблизило. Он подошёл к ней тогда, в книжном магазине. Что-то сказал. Посмеялся. Представился, спросил, как её зовут. Услышал её имя, почувствовал энергию здорового тела и понял, что пора бы уже забыть об Италии. Они вышли из книжного, купив томик Омара Хайяма, прогулялись по неожиданно солнечной Москве и зашли в кафе, и он ей рассказывал про итальянскую мафию, шоколад и римское солнце. Потом, уже на свидании, они пошли в театр, потом ещё раз, и ещё, и он ей подарил розы и, преодолевая природную робость, предложил проводить до дому. По дороге купил красного вина
О, смотрите, она вышла, Колобок кивнул в сторону сцены.
Верно, критик чуть не уронил пустой бокал. Абсолютно верно. Можно на «ты».
Колобок кивнул, глотнул вина и приготовился слушать.
Критик смотрел на сцену. На ней стояла поэтесса. Окутавший её полумрак добавлял образу загадочности: русая, в чёрной шляпке, волшебная, словно привет из детской сказки. Свет падал на лицо, на кругловатое личико и волевой подбородок, слегка подтянутые скулы, прямой нос и глаза чайного цвета. На шее висел небольшой медальон с изображением святой княгини Елизаветы Фёдоровны.
Она подошла к микрофону, взяла его в руки, поздоровалась. Публика стала хлопать в ладоши, узнавая её.
Здравствуйте, дорогие друзья! улыбнулась поэтесса. Критик, как всегда, залюбовался её зубами. Добрый вечер
«Привет с большого бодуна», критик, усмехнувшись, почувствовал тревогу и залил её глотком белого из бокала, предназначавшегося поэтессе.
Она стала читать подводку, и критик внимательно слушал уж кто-кто, а он прекрасно знал, как поэтесса не любила подводки. Когда она накануне готовилась к выступлению, критик подошёл к её рабочему столу и спросил, что это она делает.
Пишу подводку, раздражённо сказала поэтесса.
Под водку? рассмеялся критик и выскочил на кухню, опасаясь, что в него полетит карандаш.
И вот она стоит, в свете прожекторов, в вечернем платье, чьи узоры напоминали форзацы дореволюционных книг, с длинными распущенными волосами, и читает стихи про дедушку, про сердце, жадно пьющее горечь, про очищающий дождь. Последнее стихотворение критику особенно нравилось, но только как слушателю. Этого он ей никогда не говорил.