Такое странное и бесстыдное поведение Хильды бесит Пенелопу даже хуже, чем когда рыбарка не стеснялась жаловаться на усталость после долгого дневного перехода, пока однажды при общем ужине межняка-осьмушку не осеняет догадкой: да ведь это у них такая игра! Вот она, Пенни, что ни день, пристрастилась уже к своему «понарошку»: всё нормально, я тут свой Резак и в полном праве, как и остальные хотя по правде-то это чушь. А Хильда, значит, любит что ни вечер поиграть в такую вот принцессу на горошине, к собственному, и, наверное, к Маррову удовольствию. И все остальные из клана Штырь-Ковалей, должно быть, давно привыкли и не обращают никакого внимания:
подумаешь, ну играются, никому от этого не плохо, а им двум, видать, хорошо. Это ведь не обман, не хлюзда какая-нибудь, а скорей вроде шутки.
«Жить будешь трудно, но весело», сказал Виктор Дрейк, когда её привёз. Вернее, перекроенный кровный орчара Вертай, чертовски хорошо играющий в человека. Играющий, может, и не из радости, но всё-таки и это не повернётся язык назвать подлым обманом.
Правские догоняйки, когда бежишь во весь дух, ошалевая от собственной скорости и даже если проиграешь, никто тебя за это не съест и даже не застыдит.
Танцы, похожие на драку, и драки, здорово смахивающие на танец, где никогда не добивают упавшего, а протягивают руку и вместе потом идут умываться холодной озёрной водой.
Старшачий «Шатун-Медведь» и другие дурачества
Даже странноватое хвастовство костлявых, даже, наверное, их страшные песни на безлунную ночь
И ещё это вероятное ученье на случай угрозы какой-то там старой техномагической хренью
Да, нет спору, что всякие навыки, рощенные и отточенные в разных играх, очень пригождаются тогда, когда дело становится серьёзно или вовсе лихо но здешние игры, кажется, гораздо больше простых тренировок.
Осьмушкин взгляд цепляется за алый лоскут в косицах Тиса. Тис и Рэмс-конопатый вышли размяться в круг и пляшут так, как будто всерьёз намерены затанцевать друг друга до смерти.
Пенни кажется, что она вот-вот поймёт что-то большое и важное. И тогда всё на свете ей станет ясно и почти любая обида будет нипочём. Только мысль не даётся, да может, и мысли-то никакой не было одна великая игра, не подлая, не притворная, а такая, от которой легчает, от которой хорошо.
Орки и не орки кричат в лад за своих старшаков, и Пенни-Резак тоже орёт со всеми, и тоже отбивает ладонями ритм их настоящей игры, их жуткого и восхитительного пляса.
Живьём
Время на Мясную луну бежит до того быстро и горячо, что Пенелопа не успевает опомниться. «День да ночь моргнёшь и сутки прочь», говорит бабка Сал. «Луна камнем валится, да солнышко из праща запустили», говорит Штырь, видимо, имея в виду то же самое.
Как-то раз, резко проснувшись среди ночи будто в пропасть во сне падаешь Пенни слышит, как бабка за своей занавеской с кем-то вроде спорит тихонько. Но там никого больше нет, слухом и нюхом Пенелопа уверена.
Ай лето, самая моя пора, комарики на меня уж и не льстятся, а хоть мёрзнуть не надо как ты хочешь, а я ещё внучке опояску не закончила, сноровка-то уж не та, а ты обождёшь, не треснешь, бормочет Сал.
Пенелопа не понимает, но ей делается жутко. Повредилась ли бабка в уме от своей старости? Днём вроде с ней всё нормально, ну, насколько может быть нормально с этим слепым ископаемым. Может быть, Сал слегка лунатит во сне разговаривает? Если успокоить себя этой мыслью, хотя бы можно снова заснуть.
Утром Пенелопа решается как бы невзначай обмолвиться Ёне. Чернявый в числе нескольких прочих «земляных наёмников» как раз вчера в очередной раз вернулся от матушки Дрызги, всучил-таки осьмушке толсто обёрнутую бумагой «прижорку с картошками» размером в ладонь, до того румяную и завлекательную только носом потянешь, какой от неё дух, враз в брюхе жалобно заурчит, невмочь отказываться.