Чище всех оказался Толька. Тётя слушала его спокойно. Он ей всё и объяснил. Потом Толька посмотрел на тётину сумку и говорит:
Тётечка, дайте, пожалуйста, нам всем один маленький кусочечек хлеба.
Господи! Бедненькие мои! Изголодались-то! жалобным голосом сказала она. Ну сейчас, сейчас
Она разворачивала какой-то пакет. Я слышал, как шуршала бумага.
Тётя дала Тольке четыре бублика. Он уже их начал есть, но она сказала:
Мальчик, это я дала на всех, и добавила: Горемыки мои. Потерпите уж. Пойду скажу, чтобы вам открыли.
Мы прямо с бубликами побежали к двери. Когда мы прибежали, ни у кого не осталось от бублика и крошки.
Тоже не мог попросить по два бублика, сердился Вадька на Тольку.
Он держался за ручку двери, чтобы быть первым.
Послышались шаги. Много шагов. Мы сразу поняли, что это наши папы и мамы. Но убегать нам не хотелось.
На минуточку. Только на минуточку открыла взять метлу, говорила дворничиха тётя Паня, вставляя ключ в замок, и пожалуйста вам! Проскочили!
Замок щёлкнул, и двери открылись.
«Маэстро, вы готовы?»
Толька потерял три рубля.
Мама велела ему купить в хозяйственном магазине пять лампочек по шестьдесят ватт. И рубль ещё должен был остаться. И вот ни ламп, ни сдачи
Мы сидели у меня на кухне, жевали соломку и обсуждали, как могут потеряться три рубля. Вот, скажем, как монета может затеряться это мы все себе хорошо представляем. Монета может укатиться, закатиться, провалиться. Хоть пятак, хоть рубль металлический. И даже юбилейный. А вот как трёшка? Ведь это всё-таки денежная бумажка. Мы решили, что трёшка может прилипнуть к чужой подмётке и уйти. Может прилепиться к прилавку и остаться. Может свернуться в трубочку, а потом ветром её затащит за какую-нибудь урну.
В конце концов решили мы ждать моего папу, чтобы посоветоваться, как быть. Потому что Тольке без трёшки лучше домой не приходить.
И вот, пока мы с Борькой спорили, может ли трёшка с полу залезть в урну, Толька смотрел в окно. Он молчал. Ведь он уже где только не искал свою трёшку.
А Вадька ходил по кухне и ворчал:
Потерялась и потерялась. Сколько можно об этом говорить. Может, завтра кто-нибудь из нас пятёрку найдёт. Отдадим Тольке и всё будет хорошо. Даже два лишних рубля получится
Вдруг он:
Ля-ля-ля-ля! Го! Го! прокашлялся в кулак и опять: Тира-тира-тира! Туру-руру-руру! Ра-ра-ра! Конечно, говорит, плохо, что Толька потерял трояк. Из-за этой потери мы все очень расстроенные. Так что давайте я вас немного отвлеку. Спою-ка я вам что-нибудь.
Дело в том, что Вадька уже восемь дней ходит в кружок пения. Говорит, что там в кружке из него вырастят солиста-вокалиста. Говорит, что там в кружке у него откопали и слух, и голос кой-какой. Понятное дело, можно откопать, если человек с утра до вечера мурлычет себе что-то под нос. Когда он узнал, что из него может получиться солист-вокалист, он перестал мурлыкать и стал во всё горло рурурукать и рараракать.
Ри-ра-ра-ра! протарахтел Вадька. Кажется, я сегодня в голосе. Ого-го-го!
Борька поморщился от Вадькиных звуков и сказал:
Давай уж что-нибудь повеселее.
Можно было бы спеть «Блоху» композитора Мусоргского, но это вам не понравится, говорит солист-вокалист. Ничего вы в ней не поймёте. Вадька вдруг заорал: Жила-была Блоха ха-ха-ха-ха!..
Он так страшно и неожиданно захохотал, что Борька подпрыгнул на стуле, у меня причёска дыбом встала, а бедный Толька икать начал.
Ты это Ты уж какую-нибудь песню давай, сказал Борька.
Ну, песню, скривился Вадька. Арию бы Жаль вот, ни одной не знаю от начала и до конца. Так, кусочки. Лучше я вам исполню романс.
Валяй. Спой романс.
И не «валяй», обиделся Вадька, и не «спой», а исполни.
Вадька просунул руку между пуговиц рубашки. Отставил одну ногу, топнул ею. Дёрнул головой. Хмуро на нас посмотрел. Мол, перед такими балбесами и растеряхами приходится сложнейшие романсы исполнять.
Кхэ! Кха! откашлялся и начал: Выхожу-у оди-ин я на подмогу, сквозь туман та-ра-ра-ра блестит
Мы с Борькой ничего, спокойно слушаем. А у Тольки почему-то потекли слёзы по щекам. Стоит, хлюпает носом.
Вадька как увидел, что Толька прослезился, так и уставился в его мокрое лицо. Поёт дальше. Здорово так. Голос его потащился куда-то высоко на гору и вдруг рухнул вниз, оборвался.
Он закашлялся. Говорит:
Высоко взял. Надо на октаву ниже. Го-го-го! вот так. Эх, кто бы мне сейчас камертоном ноту «ля» дал. Я бы подстроился.
Мне показалось, что щёлкнула дверь. Выхожу из кухни, смотрю: папа пришёл с работы. Стоит, уши руками зажал.
Это кто там колотится, как козёл об ясли? тихо спрашивает меня.
Вадька, говорю. Он теперь серьёзно занимается пением.
Во даёт! Ещё один Штоколов. От его вокала, того и гляди, цветы на подоконнике завянут. А по какому случаю сборище и этот концерт?
Я рассказал.
Понятно, сказал папа. Позови-ка мне Тольку, а сам оставайся на кухне с ребятами. Ясно?
Ясно.
Я вернулся на кухню.
Вадька исполнял романс. Борька смотрел ему в рот и слушал. Он так внимательно смотрел, будто считал у Вадьки зубы.
Я говорю Тольке шёпотом:
Папа пришёл. Иди, он тебя зовёт.
Толька застеснялся, засопел, замахал рукой.
Иди, говорю ему и подталкиваю в спину.
Вадька перестал петь. Набросился на меня:
Ты чего его выпроваживаешь? Он же слушает!
Никуда я его не выпроваживаю. Сейчас придёт, говорю.
Борька, похоже, понял, в чём дело.
Ну что ты завёлся, Вадька? говорит. Спой-ка лучше ещё разок свой романс.
Вадька так и остался стоять с открытым ртом.
Тебе нравится? спрашивает.
Тут в кухню вошли папа и Толька. Совсем недавно Толька был такой несчастный, а тут стоит, улыбается.
Вадик, сказал папа, а ты не мог бы спеть ещё раз? Для меня.
Для вас?.. Вадька замялся. У меня ещё плохо получается.
Ну, пожалуйста папа достал из пакета соломку. Откусил кончик. Внимание, лицо у папы стало серьёзным. Он посмотрел на Вадьку. Маэстро, вы готовы?
Вадька чуть покраснел. Но руку просунул между пуговиц рубашки ещё глубже. Отставил ногу, топнул и говорит:
Готов.
Попрошу с первого такта. И-и папа взмахнул дирижёрской палочкой из соломки.
Выхожу-у оди-ин я на природу-у-у заголосил Вадька.
Папа постучал соломкой по чайнику.
Стоп, стоп, стоп!.. Маэстро, про какую природу вы поёте? У поэта сказано: «Выхожу один я на дорогу» На дорогу. Понятно?
Вадька кивнул.
Начнём снова. И-и папа взмахнул соломкой.
Выхожу один я на доро-огу-у. Сквозь туман та-ра-ра-ра-ра-ра
Стоп! Маэстро, у поэта, между прочим, «сквозь туман кремнистый путь блестит», а не «та-ра-ра-ра».
Вадька замолчал. Стал красный, как пожарная машина. Насупился.
Я ещё не как следует выучил. А вообще, я домой пойду, и направился к двери.
Папа нам говорит:
Проводите его. Он сейчас очень расстроен и нуждается в дружеском сочувствии.
Догнали Вадьку. Спускаемся по лестнице. Он молчит.
Никакой из меня вокалист не получится, вздохнул наконец.
Это почему же? говорю. Главное желание и способности.
А ещё тренироваться надо всё время, сказал Борька.
Да какие способности, махнул рукой Вадька. Я ведь в хоре пою. И то только припевы. А Витька Кочерыжкин, солист наш, смеётся. Говорит: «Тебе, Вадька, медведь на ухо наступил».
Да не слушай ты своего Кочерыжкина! Врёт он! Вспомни: ты когда запел, так у Тольки даже слёзы потекли от твоего пения. А ведь ему не до того было.
Это он из-за трёшки.
Может, и из-за трёшки, говорит Толька. Да и романс ты пел грустный. До сих пор не очень-то весело, хоть и трёшка нашлась.
Как нашлась?! остановился Вадька. Пока я пел?
Ну да.
В кармане?
Нет, на улице. У хозяйственного магазина, на ступеньке.
Значит, нашлась! обрадовался Вадька. Как же она нашлась? Ничего не понимаю!
Вовкин папа нашёл. Он как раз мимо шёл. С автобуса. И увидел.
Вот это здорово! совсем повеселел Вадька.
Конечно! сказал Борька. Теперь Тольке дома не влетит.
Ещё бы! говорю. Теперь-то не за что.
И мы пошли в хозяйственный магазин. Купили лампочки и сложили их в Толькину сумку.