Пушкин заново переживал то славное время, когда в его сердце и в сердца его друзей глубоко входила «мятежная наука», когда «постепенно сетью тайной» покрывалась вся Россия, а «плешивый щёголь» губительно для себя «дремал» на троне
Пушкин не испытывал трепета перед попами. Чаще всего так и называл их по-простому попами.
В письме от 2 октября 1833 года читаем: «Въехав в границы Болдинские, встретил я попов, и так же озлился на них, как на симбирского зайца. Недаром все эти встречи».
Встреча с попом, как и с зайцем, не предвещала ничего доброго. Под Симбирском же было: «Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне её. Чёрт его побери, дорого бы дал я, чтоб его затравить» (из письма от 14 сентября того же года). В самом деле, накликал этот заяц плутов и пьяниц ямщиков так что пришлось воротиться с третьей станции обратно в Симбирск и на другой день начинать всю дорогу сначала.
Были у Пушкина странности верил он в некоторые приметы. Встреча же с попом, как известно, ничего хорошего не сулит.
Может быть, это началось ещё с той поры, когда в Михайловском приставили к Пушкину настоятеля Святогорского монастыря Иону иметь над ссыльным духовный надзор?
Я говорю не о вере и даже не о православной церкви (об этом был бы особый разговор), а о церковнослужителях, с которыми Пушкину, как и любому русскому человеку, приходилось иметь дело в жизни. Он даже однажды выступил в их защиту когда Пётр Яковлевич Чаадаев в своём «философическом» сочинении нелестно отозвался о православных священниках и противопоставил им к их невыгоде священников католической церкви: «Согласен, что наше нынешнее духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и всё. Оно не принадлежит к хорошему обществу».
Относись Пушкин к российскому духовенству иначе, никогда бы он не написал «Сказку о попе и о работнике его Балде».
Она была второй из крупных произведений, законченных в сентябре (первой была повесть «Гробовщик»).
Впрочем, начать надо с первого произведения того сентября, а первым были «Бесы» (стихотворение написано 7 сентября).
«Бесы» удивительное стихотворение. С первой строчки, задающей быстрый, вихревой ритм, нас вовлекает в хоровод взбесившейся природы. Строка за строкой кружит и несётся куда-то вьюга, заносит дороги, плюёт в очи снегом, сбивает с пути.
Каждый россиянин знает это дорожное чувство тревоги, когда вьюга плачет и злится, а летучий снег уже не просто снег, а что-то неведомое и злое, враждебное человеку, толкающее в овраг его коня и сани. Кружишь и кружишь в поле, в степи, не в силах вырваться из чьих-то колдовских объятий. В народе говорят: это водит бес. И разве не видит его отчаявшийся путник этот сверкающий глаз? Разве не слышит жалобного бесовского воя? И не так ли и в жизни порой кружат возле нас бесы разны, стращая и надрывая сердце своим визгом?
Сколько их? Куда их всех гонит?
Бесы в этом стихотворении почти неодолимая сила.
В «Сказке о попе и о работнике его Балде» Пушкин, словно всесильный волшебник, сбрасывает наваждение. Вьюга и ночь сметены. Светит солнце. Гомонит, полон людской толчеи день. Базар. Берег моря. Навстречу нам добрый молодец Балда. При нём ни бесовские, ни поповские козни не страшны.
Пушкин прекрасно уловил в записанной ещё со слов Арины Родионовны в Михайловском сказке это уравнивание церковных и бесовских сил: «Поп посылает Балду с чертей оброк собирать». С точки зрения православия это кощунство. С точки зрения народа святая правда, уличающая служителей религии. Они, увы, далеко не безгрешны и для обделывания своих делишек могут привлечь и бесовские силы.
Сказка словно снимала, развеивала тот фатальный страх перед чертовщиной, который давал себя знать в «Бесах».
А всё началось со случайной встречи.
Старый бес. Рисунок Пушкина
Пушкин пошёл на базарную площадь потянуло его туда в воскресное сентябрьское утро
Повстречался Пушкину болдинский батюшка остановился, благословил. Был он дороден, радушен. Шёл в сопровождении бабы, у которой на каждой руке висело по корзине.
Вот тогда-то Пушкин и вспомнил о листке с записью сказки. Когда вернулся с базара, нашёл этот листок среди привезённых бумаг. Как-то всё сходилось встреча на базаре и старая запись:
«Поп поехал искать работника. Навстречу Балда. Соглашается Балда идти ему в работники, платы требует только три щелка в лоб попу. Поп радёхонек, попадья говорит: Каков будет щёлк. Балда дюж и работящ, но срок уж близок, а поп начинает беспокоиться».
Поп, толоконный лоб.
Рисунок Пушкина
Пушкин представил дородного болдинского батюшку, который соблазнился на дешевизну и заставил Балду выполнять три разных дела плотничать, поварничать и конюшничать. За то и назначил ему Балда три щелчка за каждую службу отдельно.
Заиграли озорные строчки:
С первого щелкаПрыгнул поп до потолка;Со второго щелкаЛишился поп языка;А с третьего щелкаВышибло ум у старика.Так ему и надо: не гонялся бы за дешевизной. Старый, а ума не нажил. Хоть и жалко его, а поделом.
А Балда, как живой, стоял перед глазами. Он был молодым мужиком, мастером на все руки, болдинцем. Имя наполнилось истинным смыслом, заиграло. Слово «балда» должно было идти от «балдака»: если не изменяла Пушкину память, «балдак» означало рукоятку сабли или сабельный эфес.
Балда с зайцем и бесёнок.
Рисунок Пушкина
Тут всё одно к одному приходилось. Балда станет бить попа по лбу не до смерти: зачем старика убивать? Хватит с него простых щелчков. Но они всё же будут не безобидны, под стать тяжёлому удару сабельной рукоятки. И обалдеет от этих ударов поп, и вылетят из него остатки разума. Будет знать, как подставлять свои толоконный лоб Балде!
Он, конечно же, и родился здесь, в Болдине! Недаром же в старину слово «балда» стояло ещё ближе к Болдину: в XVII веке писалось «болда». У Пушкина память была отличная, а документы и рукописи Смутного времени он читал всего пять лет назад, когда писал «Бориса Годунова».
* * *
Сказочный сюжет сам просился на бумагу.
Хоть и морщит Балда верёвкой море, беспокоя чертей, а всё равно сказка разыгрывалась здесь, в Болдине. В конце концов черти могли жить и в одном из болдинских прудов. Почему бы и нет? Отменные пруды.
В одном старинном документе говорилось: «Положение имеет село при речке Азанке, по течению по правой стороне. На речке Азанке запружен пруд, а при нём состоит мушная мельница о дву поставах, действие имеет во весь год» Да ведь и не один пруд в селе.
Но всё равно хоть все болдинские пруды охвати с морем не сравнить, а чертёнку и зайцу надо, соревнуясь, бежать немало. Так что пусть они бегут берегом кругом моря. Сказка должна быть сказкой, а так всё натурально совершалось здесь.
Разве не речь живого болдинского мужика звучит в устах Балды?
Ты, бесёнок, ещё молоденек,Со мною тягаться слабенек.Или:
Да вот верёвкой хочу море морщить,Да вас, проклятое племя, корчить.В селе возле мирского пруда звучала иная речь песенная. На мостках громкие возгласы, шлёпанье мокрого белья и непременно песни.
При виде барина женщины первое время замолкали. Потом перестали его чуждаться. Он сдерживал ход лошади и шагом ехал мимо пруда по дороге в рощу, а его сопровождали песни. Одну запевали чаще других.
На болдинском на плотуМыла девица фату,Она мыла, полоскала,