Письма оставались без ответа, уходя в пустоту. Адреса она не знала, отдавала их брату Александру, который обещал уехать к Сержу в ближайшие дни, но все время задерживался. «Почему я не могу ему писать напрямую?» спрашивала Мари, и Александр вдавался в длинные рассказы, из которых ей было мало что понятно, но, как в детстве, когда тот же брат пугал их жуткими тварями, живущими в темноте и тишине притихшего леса, у нее замирало сердце от этих историй и намеков. Постепенно как когда-то в отрочестве Мари начала видеть в этих поразительных историях, рассказанных Александром, несостыковки и преувеличения. И однажды задала вопрос отцу, минуя старшего брата, вечно стоявшего перед ней заслоном, отгораживающего ее от собственных родителей, от Катрин, взволнованной, но от этого как будто еще более собранной и решительной, чем обыкновенно. Прямо после семейного обеда, прошедшего в полном молчании только maman, как прежде, упрекала ее за то, что она ест мало и без хлеба, и эдак никогда не восстановит свои силы, она пошла за papa в его кабинет, куда он нынче удалялся куда как чаще прежнего, и спросила:
Papa, скажите мне, пожалуйста, правду, раз уж Саша не может этого. Серж умер?
Отец побледнел нехороший знак, с ним не так давно это было, когда рано утром, на заре, приехала Катрин, отчего-то заплаканная, одетая с несвойственной ей небрежностью, и принесла новость ее муж арестован по смутному делу, какие-то тайные общества, заговоры и военные перевороты, которые тот якобы готовил. Она объяснила все это отцу сдавленным голосом, до конца не изменяя себе сильной и решительной, знающей, что она хочет от себя и от других, истинной grande-mere, старшей сестрой и правой рукой обоих родителей. И потом, когда она сказала: «И князь, он же тоже» maman зашикала на нее, указывая глазами на Мари, а отец был вынужден привалиться к стене, и лицо его было столь же мертвенно-бледным, как и сейчас. Признак того, что ответ на нынешний вопрос Мари окажется утвердительным. Она глубоко вздохнула, готовая принимать судьбу. О чем-то таком она могла догадаться. Значит, Александр был не столь уж неправ в своих фантастических историях. Муж действительно собирал отряд для начала войны за освобождение Греции от турецкого ига, вместе со всеми прочими. И его разоблачили, выдали, тайно казнили, что-то сделали с телом
Его убили в Молдавии? более тихо произнесла княгиня, догадываясь, что вопрос в этот раз риторический.
Не надо, выдавил из себя отец. Тебе не стоит знать о том Кто тебе такое сказал?
Гнев поднялся в душе у девушки. Жаркий и всепоглощающий. Почему ей ничего не сказали своевременно? Что за заговор молчания? А она-то молилась за Сержа как за живого И писала ему, как живому, надеясь на ответы. Что сталось все-таки с этими письмами лучше не думать Но все молчали боясь, что она снова заболеет, боясь, что их жизнь, налаженная и уравновешенная, снова изменится на долгие недели, что она, Мари, снова создаст им всем неудобства некстати, как уже создала три месяца тому назад, вздумав рожать ребенка именно тогда, когда доктор застрял в дороге, когда кругом, в этой деревне, нет никого, кто бы смог помочь принять младенца, когда мороз залепил окна, а дома толком не топлено. Ее закрывают, зажимают, боясь срыва, боясь ее саму, и умалчивают правду.
Папа, я сильная, проговорила Мари, стараясь голосом не выдавать своего возмущения но это у нее получалось из рук вон скверно. Самое страшное уже случилось к чему молчать?
Ты не понимаешь, генерал Раевский, совладав с собственной давящей болью в груди и головокружением, последнее время уже не пугавшими его, взглянул в глаза дочери, две черных провала, и заметил, что слишком она похожа на свою мать как и большинство его детей, в которых его черты словно растворялись без остатка, никак себя не проявляя. С твоим мужем случилось то же самое, что и с Катиным Михаилом. Его арестовали и доставили в Петербург.
Мари посмотрела на отца недоверчиво. Внутри нее еще держалось недоверие к его словам. Арест «Пестель арестован» и жар камина, и бумаги, превращающиеся в пепел, и отъезд. Раз Пестель друг и сослуживец мужа, то это значит, что и муж причастен, да и Михаил тоже друг, мало того, что родня. Словно молния, зажегшая сухой ствол дерева, заставила пылать весь лес
За что? только и проронила Маша.
Мне и самому хочется это знать, Раевский намеренно умолчал, что ему всегда было известно, за что осуждены его зятья. Происшествие в Петербурге при переприсяге, раскрыли некий заговор, стоявший за этим происшествием, туда втянут был, помимо всех прочих, твой муж.
Так значит вот что стояло за его продолжительными отлучками. За его рассеянностью и невниманием. За его внезапными вспышками и попытками уклониться от откровенных разговоров. Заговор.
Что нам делать? Мари снова пыталась осознать слова отца, привыкнуть к той правде, которая свалилась на нее как снег на голову. Нет, право, известие о смерти Сержа она бы перенесла куда легче. Смерть ожидаема. В жизни офицера она неминуема Мари убедилась в этом еще в раннем детстве, когда отец уехал на поля сражений, когда его привезли опасно раненного, без сознания, в жару и бреду, и мать в какой-то момент уже не скрывалась, не боялась произносить страшное слово. И Серж, как боевой офицер, также получавший ранения на полях сражения она помнит эти шрамы, и под ребрами справа, и на ноге пониже колена, за них зацепляется рука во время ночных объятий, за них случайно зацепляется взор при переодевании мог встретить смерть и уйти с ней. В жизни Мари наступил бы траур, но возникла бы определенность. А нынче все еще более запутанно.
Просить, хлопотать, добиваться, отвечал отец устало. Он уже повторял эту фразу своей самой старшей дочери, и надеялся, что Мари окажется не такой настойчивой, удовлетворившись объяснениями Саши.
Тогда я поеду в Петербург проронила Мари растерянно.
Вторая такая нашлась, со внезапной жесткостью ответил отец, отворачиваясь от нее в профиль. Оставь это мне. Я хоть чего-то для них стою покамест Послушают. Да, и кстати, у твоего супруга родни полон дом, важняк на важняке едет и важняком погоняет. Пусть уж хлопочут за сынка, как только могут. Не твое дело, поняла?
Мари опустила голову, пораженная язвительностью слов ее обыкновенно доброго по крайней мере, к ней отца. Сейчас интонацией и словами он слишком напоминал своего старшего сына и ее брата, того самого, кто говорил про Молдавию и секретнейшие поручения, выполняемые там Сержем.
Генерал, смягчившись, с сожалением поглядел на сгорбленный, излишне тонкий силуэт дочери, той самой, по поводу которой он питал столько надежд, которой всегда желал беспечной, беззаботной участи, настолько, насколько могла позволить жизнь, всегда безжалостная к юным и наивным, к открытым и доверчивым. Но нет семейное проклятье, прошедшее через его собственную жизнь, передалось и детям, и им придется нести крест. Пусть же Машин крест, раз уж он ей отпущен на долю, окажется полегче.
Пойми, проговорил он уже тише, без жестокости. Тут одна ты ничего не сделаешь. Ты же даже не понимаешь, в чем дело, за что Сержа там держат Здесь нужна определенная ловкость. Горячность только испортит все, еще больше запутает. Так что, Маша, побудь пока здесь.
Четыре месяца Я не видела его четыре месяца, прошептала Мари. И Бог весть, увижу ли его сейчас. Как я могу оставаться здесь дольше?
Раевский не знал, что еще сказать. Эта женская настойчивость была ему слишком знакома, преодолевающая разум, сметающая все на своем пути, чтобы привести к торжеству или краху. И бороться с ней он не в силах, особенно нынче. Остается только выжидать. Даст Бог, Маша всего лишь соскучилась, сидючи в деревне, она молода, стремительно восстанавливает силы после родов и болезни, ей нужны, как прежде, люди, восхищение, музыка, некая беззаботность и радость Надо подумать, как это устроить. Вот если бы отправить ее к тетке. «Или к Давыдовым, в Каменку», автоматически подумал генерал, но сразу же спохватился у тех своя скорбь, у тех свои подследственные, свои разговоры вполголоса, свои лихорадочные размышления, нет там прежних лукулловых обедов, веселых разговоров, шарад и анекдотов, и кто знает, когда все пойдет по-прежнему. И пойдет ли.