Что же до его характера, то Брессинджер сочетал в себе две противоположности. В одно время он мог быть неугомонным, флиртовать с местными женщинами, спорить с Вонвальтом и утомлять нас грозодскими песнями и народными сказаниями. Но уже на следующий день он мог впасть в глубокую тоску, проводить большую часть времени в угрюмом молчании и затевать драки в местных трактирах. Мне было известно, что он сражался вместе с Вонвальтом в Рейхскриге и умело обращался с мечом, но я точно не знала, как именно их дороги сошлись и как Брессинджер оказался у Вонвальта на службе. Одно лишь было совершенно ясно: Брессинджер всегда яро защищал своего господина и без колебаний бы вмешался, если бы решил, что я говорю с ним грубо или непочтительно.
Я смотрела, как он бродит по комнате, словно им движет не собственная воля, а какая-то магическая сила. Мне было неведомо, чем занимался Брессинджер в те длинные ночи, которые проводил не с нами. Спал с девицами в местных борделях конечно, но на этом все не заканчивалась. Я знала, что он много пил и порой возвращался с раскрасневшимися глазами, словно провел несколько часов, кого-то оплакивая. По тому, как он выглядел теперь и как демонстративно не обращал на меня внимания, я поняла, что мне стоит какое-то время держаться от него подальше. Я оделась, спустилась вниз, накинула свой плащ и, выйдя на свежий утренний воздух, зашагала к воротам. Там я увидела груду обычных подношений безделушек, свечей и цветов, а также странную, наспех нацарапанную записку, которую Вонвальт никогда не стал бы читать. Большая часть вещиц была прикрыта снегом, а некоторые торчали из него, как костлявые пальцы трупа на поле боя. В конце улицы стояла парочка зевак, но мороз и присутствие городских стражников мешали им подойти.
Я остановилась, едва вышла за ворота. По другой стороне улицы мимо резиденции мэра шел тот же стражник, что вчера сопроводил Вонвальта в город. Увидев меня, он тоже остановился.
Доброе утро, сказал он. Мороз превратил его выдох в облачко пара. На нем, как и на мне, был надет большой плащ, накинутый поверх его доспехов, и по румянцу на его щеках стало ясно, что он на улице уже давно.
Мое сердце затрепетало. Он был хорош собой, с широкими квадратными плечами, широкой квадратной челюстью и хорошими зубами, все из которых были на месте. Будучи сиротой, я росла на улицах и в домах призрения Мулдау, и та суровая, нищенская жизнь ожесточила меня. Однако за два года, которые я провела под отеческой защитой Империи, перенимая утонченные манеры Вонвальта, я снова смягчилась и отчасти вернула себе детскую невинность. Подойди этот парнишка ко мне два года назад, я бы коротко отбрила его и покрыла бы отборной бранью. Теперь же я ощутила, как краснеют мои щеки.
Доброе утро, сказала я.
Как тебя зовут?
Хелена Седанка, ответила я. Не зная, куда деть свои руки, я сцепила их перед собой. А тебя?
Матас, сказал он и прибавил: Акер. Из городской стражи, как будто это было не очевидно. Желая произвести на меня впечатление, он чуть повернулся так, чтобы продемонстрировать мне свое оружие дорогой на вид меч в отличных кожаных ножнах. Сейчас я с улыбкой вспоминаю о том, что все-таки впечатлилась. Тогда я была всего лишь глупой девчонкой, очарованной молодым солдатиком.
Повисло неловкое молчание. Я, часто острившая с Брессинджером и Вонвальтом, двумя ветеранами Рейхскрига и агентами Империи, не могла найти слов, чтобы заговорить с юношей из провинции.
Куда направляешься? спросил он.
Сначала в суд, потом в здание стражи, сказала я. По официальному делу.
Какое приятное совпадение, сказал Матас. Я тоже иду к зданию стражи. Моя патрульная смена только что закончилась. Может быть, я тебя провожу?
Как хочешь, сказала я. Слова прозвучали резко, хотя я этого и не хотела.
Вместе мы побрели по снегу. На улицах было тихо, но те из прохожих, кто все же осмелился выйти наружу под утренний снегопад, часто останавливались, чтобы хоть мельком почтительно поприветствовать Матаса.
А тебя многие знают, негромко сказала я.
Он улыбнулся. У него была красивая улыбка.
Мы стараемся, чтобы горожане замечали наше присутствие, весело сказал он. В Долине Гейл страже выделяют много денег. Поэтому мы можем регулярно патрулировать улицы. Лорд Саутер считает, что безопасный город это процветающий город.
И давно ты в страже?
Я заметила, что вопрос ему не понравился.
Не очень давно, наконец сказал он. Только шесть месяцев. Видишь ли, нужно достичь определенного возраста, чтобы поступить на службу, быстро прибавил он.
Мы свернули и прошли мимо рынка, где торговцы и работяги выкладывали товар на прилавки.
А ты чем занимаешься? спросил он. Я видел тебя вчера. Ты работаешь на Правосудие?
Я его секретарь, сказала я.
И тебе это не нравится?
Видимо, тон моего голоса выдал меня. Я посмотрела на Матаса.
Нет, я довольна, сказала я. Это хорошая работа, и она открыла передо мной множество дверей. Сэр Конрад хочет, чтобы я тоже стала Правосудием.
Я никогда не слышал, чтобы женщины ими становились.
Такое случается довольно часто, сказала я. В правовых вопросах Аутун не видит различий между мужчиной и женщиной. «Все могут быть судимы законом, и все могут его поддерживать», процитировала я одного старого юриста. Эта фраза была одной из любимых цитат Вонвальта.
Так ты, значит, ученая, сказал Матас, хотя по его тону было не понять, отпугнуло его это или нет. Я заметила, что других людей, в особенности мужчин, это часто отталкивало. И ты бывала там? В Сове?
Нет, быстро сказала я. То есть пока что нет. Когда-нибудь наш маршрут туда приведет, но не раньше, чем через несколько месяцев.
А давно вы в пути?
Уже почти два года, сказала я.
Пресвятая Нема! Так же нельзя жить.
Я пожала плечами. Мне почему-то захотелось вступиться за наш образ жизни.
Ко всему привыкаешь. И потом, мы делаем важное дело.
Конечно. Но разве это не тяжело? Когда нет дома, куда можно было бы вернуться?
Я замялась, почувствовав себя неловко. Я не любила рассказывать о своем прошлом незнакомцам, особенно тем, которые мне нравились.
У меня уже давно не было дома, сказала я.
Сочувствую, сказал Матас.
А что же ты? быстро спросила я. Ты всю жизнь прожил в Долине Гейл?
Он кивнул.
Моя мать умерла от оспы, когда я был совсем маленьким, но я все еще живу с отцом. Он был ранен, сражаясь с толцами в Марках, и теперь не может ходить.
Сочувствую, настороженно сказала я. В разговоре с сэром Радомиром мне пришлось промолчать, но сейчас я этого делать не собиралась. Если Матаса чем-то не устраивало мое происхождение, я бы дала ему отпор, и не важно, нравился он мне или нет.
Ты ведь толка, верно? беззлобно сказал он. Седанка такие фамилии дают марчанам.
Верно, сказала я. А что? Тебя это заботит? Я еще не родилась, когда Рейхскриг пришел в Мулдау.
Нет, не заботит, быстро сказал Матас. Я не держу на марчан зла. И вообще, мы теперь все подданные Аутуна. Я и сам другой жизни не знал.
Я успокоилась и застенчиво, неискренне улыбнулась ему. Я злилась на саму себя. Матас был хорошим парнем, а я вела себя неуклюже и была плохой собеседницей.
Мы свернули на улицу, которая вела прямиком к Вельделинским воротам. Примерно на четверти пути к ним располагалось здание суда богато украшенное каменное строение, ощетинившееся турелями с коническими крышами из серого шифера и увешанное промокшими знаменами Совы. Здание стражи находилось чуть дальше, рядом с городской тюрьмой.
Что ты думаешь об убийстве леди Бауэр? спросила я, когда мы подошли к зданию суда, понимая, что наша совместная прогулка подходит к концу.
Матас пожал плечами.
Скверное дело, это уж точно, сказал он. Обычно, когда случается убийство, простые люди только и делают, что тычут в других пальцами, и ничем ты их не остановишь. У нас сразу же список подозреваемых становится длиной с локоть. Матас помедлил. Сейчас все по-другому. Даже заподозрить некого. Сэр Радомир твердо уверен, что лорд Бауэр, каким бы тяжелым человеком он ни был, не виноват. Никто ничего не видел и не слышал. Мы прочесали всю восточную часть города и не нашли никого, кто бы внезапно разбогател на случай, если это был неудачный грабеж. И никто не треплет языком, даже когда мы пытаемся их разговорить, если ты понимаешь, о чем я. Леди как будто просто исчезла. Если бы не трещина в ее черепушке, он постучал по шлему у виска, все бы подумали, что она просто оступилась на берегу Гейл и утонула. Река глубокая, и течение у нее опасное. Не зацепись она за корень дерева, сынишка Тома Бевитта ее бы и не нашел.