Как они обращалисьснашими
столько лет - с моими родителями и твоими?.. Помнишь? Помнишь,какмоего
отца повесили на Ноквуд Хилл, как застрелили мою мать? Помнишь? Или у тебя
такая же короткая память, как у других?
- Помню, - сказала она.
- Помнишь доктора Филипса имистераБертона,ихбольшиедома?И
прачечную моей матери икакотецработалдоглубокойстарости,ав
благодарность доктор Филипс имистерБертонвздернулиего?Ничего,-
продолжал Вилли, - не все коту масленица. Посмотримтеперь,противкого
будут издаваться законы, кого будут линчевать,комупридетсявтрамвае
сидеть позади, для кого отведут особые места в кино. Посмотрим...
- Вилли, попадешь ты в беду с твоими взглядами.
- Моими? Все так говорят. Все думали об этом дне - надеялись, чтоон
никогда не придет. Думали: что этобудетзадень,еслибелыйчеловек
когда-нибудь прилетит сюда, на Марс? Вот он,этотдень,настал,анам
отсюда некуда деться.
- Ты не хочешь, чтобы белые поселились здесь?
- Что ты, пусть селятся! - Он улыбнулся широкой недобройулыбкой,в
глазах его было бешенство. - Пусть прилетают, живут здесь, работают - я не
против. Для этого от них требуется лишь одно:чтобыонижилитольков
своих кварталах, в трущобах, чтобы чистили нам ботинки,убирализанами
мусор и сидели в кино в последнем ряду. Вот и все, чего мы требуем. Араз
в недели? мы будем вешать двоихтроих. Только и всего.
- Ты становишься бесчеловечным, мне это не нравится...
- Ничего, привыкнешь! - Он затормозил перед их домомивыскочилиз
машины. - Я возьму ружья и веревку. Все будет как положено.
- О Вилли!.. - всхлипнула она, бессильно глядя, каконвзбегаетна
крыльцо и рывком отворяет дверь.
Потом она пошла за ним следом. Ей нехотелосьидти,ноонподнял
страшный шум на чердаке, отчаянно чертыхаясь, пока не отыскал своичетыре
ружья. Она видела, как поблескивает в чердачном сумраке беспощадная сталь,
но его она совсем невидела,такаятемнаякожабылаунего,только
слышала, как он ругается; наконец сверху, в облакепыли,спустилисьего
длинные ноги, и он взял кучу блестящих патронов, продул магазины и стал их
заряжать, и лицо его было угрюмым, мрачным, хмурым, выдаваяпереполнявшую
его горечь.
- Оставили бы нас в покое, - бормотал он сноваиснова.Вдругего
руки сами взметнулись в воздух. - Почемуонинемогутоставитьнасв
покое, почему?
- Вилли, Вилли...
- И ты... ты тоже... - Он посмотрел на нее тем же взглядом, исердце
ее сжалось под гнетом его ненависти.
За окном тараторили мальчуганы.
- Она говорила: белый как молоко. Как молоко!
- Белый, как этот старый цветок, - ты только подумай!
- Белый, как камень, как мел, которым пишут.
Вилли выбежал на двор.