Словно из тумана любимый голос, и новое неизвестное в уравнение:
Ну, вот я ей и говорю, вернется Брун, тогда и поговорим
Брун. Я Брун? Я будто слышал, как стонут, перемалываясь в жерновах, мысли, нервы натянулись тетивой. Я разлепил пересохшие губы:
Э-э, Юленька, понимаешь Мне тоже сейчас приснился сон Странный такой сон, и я
Тень улыбки, полукружья ресниц.
Ну вот, теперь я знаю, как ее зовут. Юлень-ка. Что ж, красивое имя, длинное только язык сломаешь. На всякий случай если вдруг ты вообще потерялся давай напомню, как меня зовут, где находишься. Ты дома, в загородном имении, я твоя фантош-подружка (?) и зовут меня Клер. На твоем месте я записала бы куда-нибудь, для человека, так часто меняющего сознания и привязанности, по-моему абсолютно нормально, даже необходимо. сквозь иронию жесточь, надлом (обида? сцена ревности?). Я вообще удивляюсь, как такой аккуратный и предусмотрительный тип как ты, не озаботился этим до сих пор. И только не надо все сваливать на работу! на эту свою пресловутую Государственную тайну! Меня уже тошнит от этого словосочетания! Государственная тайна, Государственная тайна!..
Она встала, пошла к морю. Едва она поднялась, кресло исчезло, сознание зафиксировало, сбросило куда-то в корзину, в архив, вместе со всем остальным, тревожным, неизвестным, непонятным Бог с ним! потом разберу, я провожал ее взглядом, любовался тонкие щиколотки, утопающие в песке, стройное тело под акцентирующим ненавязчиво платьем, райская галлюцинация, медленное, знойное, ослепительное безумие. Вот она подошла к самой кромке воды, замерла, всматриваясь вдаль, приложив к лицу ладонь козырьком; наверно, почувствовала мой взгляд, дернула уголком рта, отошла, села в появившийся в ту же секунду шезлонг. Где-то в глубине, на заднем плане шевельнулось темное, неприятное я прислушался, ковырнул: о, Господи! ревность! ревность к этому неизвестному, Бруну! И ненависть. К нему же. К самому себе?
Я откинулся на спинку кресла (точно такого же, как у Юли Клер! да Клер же, черт побери!), обхватил голову руками. Мысли, ватные, неуклюжие, толкались слепыми щенками ощущение обреченности, неустроенности, будто катящегося с горы снежного кома, все увеличивающегося и увеличивающегося в размерах, обрастающего слоями интерпретаций, условностей, смыслов, все усложняющих, переворачивающих, калечащих. И сквозит, кроется за всем этим какая-то ложь, саднит фальшью, драмой, горечью. И причиной не ревность, не измена что-то большее, высшее, глобальное и в то же время близкое, понятное, доступное. Знакомое, привычное. Что?
Она сказала: фантош-подружка. Кто такая фантош-подружка? И кто такой этот Брун? Что же теперь, притворяться? А выдержу? Сумею? Русская рулетка, блеф на порожняке. Я же Снегирев! Алексей, Леша, Алекс для друзей (когда это было!), у меня свое собственное, уникальное сознание, тело, отпечатки пальцев, сетчатки глаз, ДНК, набор хромосом, что там еще? Как я могу быть кем-то, тем, кого даже не знаю, кого ни разу в жизни не видел! Кроме того, морально-этическая, эстетическая сторона вопроса не комильфо это вот так вот, с бухты-барахты и в самозванцы. Тогда что? Сдаться? Открыться-оверлочиться: дескать, виноват, граждане, я не тот, я вообще потеряшка и сирота, спасите-помогите, верните обратно?
Возник кто-то, грустный, мудрый, усталый, взглянул презрительно. Господи! Что ж ты за человек такой? Морально-этическая сторона, оверлочиться. Шансы он прикидывает, расклады, тело у него. Юля! Твоя Юля здесь! Исполнились твои мечты: твоя любимая с тобой, она твоя, вы в раю, у моря. И уже неважно, что и эта этот что? как назвать? связь? роман? (и что же такое «фантош»? ) на волоске, а может, и на излете, и ты на пепелище, под прицелом, в роли виноватого и догоняющего. И неважны коллизии и переживания, и неважно, что это: сон или явь, рассвет или закат, и вообще неважно ничего ну что такое, в конце концов, эти коллизии, угрызения совести, ложь, истина все условно, призрачно; нельзя приобрести что-то, с чем-то не расставшись. Ощущения вот что важно! Жизнь! Окунайся в нее, черпай пригоршнями, греби охапками, смакуй, наслаждайся! И к черту сомнения, угрызения, тревоги, все эти разницы во времени, имена, прически, одежды, уклады мелочи, пустяки! Самое главное готов ты к этому новому? к переменам? К потерям, неизбежным, невосполнимым они ведь наверняка будут, уже есть. Готов?..
Будто подслушав, Юля (!) повернула голову, я увидел ее профиль, стройную шею, завиток волос, и сердце дрогнуло, зашлось нежностью, комок подступил к горлу. Конечно, да. Конечно, готов. Ничего не изменилось, да ничего и не могло измениться время просто верифицировало чувства, спроецировало сюда. Подправило имена и лица, сценарии и роли, и никакого предательства, никаких иллюзий и абстракций, просто такой вот романтический максимализм, идеалистично-концептуальная экзальтация; привыкай.
Я поднялся, сделал шаг (первый? сжигаю мосты?), еще один. Голова кружилась, сердце трепыхалось в горле, но я шел, вминаясь подошвами в упругую податливость песка, смакуя жар солнца, шелковые прикосновения бриза. Стоило остановиться, тут же появился шезлонг, словно из ниоткуда, словно по мановению волшебной палочки (а удобно!); пространство качнулось сознанием, вернулось в рамки. Клер молчала, демонстративно отвернувшись, преувеличенно внимательно разглядывая чехарду парусов на горизонте ветер, пряди волос в глаза, она то и дело убирает их, поправляет, немного картинно, нервно, худенькое запястье, милые, до боли знакомые движения, ничего не прошло, ничего не изменилось! Любимая, любовь снова близки, и все близко, и все начинается сначала, с невинности и новизны, и впереди дни и ночи, рассветы и закаты, весь тот взбалмошный, упоительно-блаженный круговорот счастья, который затягивает и возносит, и который невозможно (Господи! не-воз-мож-но! уж я-то теперь знаю это!) ни забыть, ни повторить. Пусть даже в самых безумных мечтах, в самых смелых утопиях
Слезы навернулись на глаза, я протянул руку, коснулся ее лица, волос.
Милая слова встали горячим комом, девочка моя
Земля уплыла из-под ног, будто волшебная карусель, вернула в прошлое. Такой же день, только не здесь, далеко, в другой стране, в другой жизни. Тихий летний вечер. Закат. Побережье. Морская гладь, крики чаек, расплавленное солнце, грузно, капля за каплей оседающее в воду. Я и Юля (да Юля! Юля же!), дощатая выбеленная солью терраса, вино в высоких бокалах, терпкое, горьковатое смешивается с ароматом моря, водорослей, цветов в вазе; красивая и уютная мелодия, плавная, неторопливая, в унисон прибою; прикосновения рук, сплетение пальцев, любви, нежности, счастья. И вдруг что-то вторгается, мешается, какая-то неясная тень, рябь, все расплывается, подергивается мутью; мелодия спотыкается, разлетается растерянными созвучиями
Я открыл глаза. Клер смотрела на меня устало, печально хороший, верный друг, мудрая, сильная женщина.
Я все понимаю, милый. Я всесторонняя и детабуированная, индекс адаптации почти единица. Но ты не со мной сейчас, ты с ней, с той, с другой, с Юлень-кой, да? А я не хочу быть полигоном для ваших игрищ, роль куклы сейчас особенно унизительна. Невыносима Прости, не могу
О, Господи! Бог? Кукла? Полигон? Что за! Впрочем, все встраивается, брезжит смутной логикой, структурой, ассоциациями. Но как? как она узнала? Женская интуиция? Мысли забегали судорожно, бестолково что ответить, как оправдаться (да и надо ли? за что?), как вдруг воздух перед нами сгустился, повис водянистой пеленой (экран?!), через пару секунд сложился фигурой девушки. Девушка чем-то напоминала Юлю такое же платье, прическа, точно такое же свежее, кукольно-фарфоровое личико. Свободно и легко шагнула из экрана (телепортация? голограмма?), увидев нас вдвоем, рядом, почему-то растерялась, смутилась (что за черт! опять загадки! ловушки!), тут же, впрочем, собралась, как ни в чем не бывало, уселась в шезлонг (как и положено, возникший прямо из воздуха), положив ногу на ногу, раскинув руки на подлокотниках.