Вот, знакомьтесь, сказала Марина. Это Люба Матвеева, наша подруга.
Люба почему-то втянула голову в плечи и поочередно взглянула на всех нас, видимо, отыскивая своего предназначенного. И я не заметил, чтобы она хоть как-то выделила меня. Может, потому что было достаточно темно и я не мог хорошо видеть ее глаза. Тем не менее кошачьим зрением я совершенно точно определил степень ее симпатичности. Выше средней.
Первым к Любе подскочил Дешевый.
Очень приятно!.. Меня зовут Владимир Александрович.
И схватил своими граблями ее ручку и стал трясти. Так что у Любы даже вытянулась шея.
Затем его сменил Харьковский. Захватив ту же ручку и так же тряхнув ее, представился:
Вячеслав Иванович Харьковский!
Мне выпендриваться не хотелось. И я остался в стороне. Когда же все взоры обратились ко мне, я очень просто сказал:
Трималхион Бонавентурович Перепатякин.
Это Леша Соболевский. Он шутит, поспешила внести ясность Марина.
Алексей Васильевич, добавил к чему-то Дешевый.
О боже! отозвалась Люба. Я думала, вы окажетесь проще.
Можно и попроще, зацепился Дешевый. Но, не сообразив ничего проще, тут же замолк.
Эстафету упавшего товарища подхватил Харьковский:
Можно и побольше, и потолще! Шо хочите, то и будет, главное, шоб не нарваться на хозяйку.
Он прилип к своей Марине и двинулся с ней первой парой. Лена с Любой взялись под руки и последовали за ними. Мы с Дешевым потащились последними.
За пятнадцать минут пути, пока мы склоняли старую хозяйку, у меня сложилось мнение, что Люба компанейская девчонка. И в самом деле, когда мы открывали калитку и партизанской поступью проникали в хату, было впечатление, что все мы знаем друг друга как минимум пару лет.
И уже в комнате при ярком свете я хорошо разглядел ее.
Невысокая, плотная, далеко не хрупкая, как мне вначале показалось, с короткой стрижкой и с лицом, которое можно встретить в любом магазине. Но с царственной грудью!
Когда она сняла пальто, в комнате будто вспыхнул дополнительный источник энергии. Под белой кофточкой из тончайшего шелка, под вздымающимся вверх кокетливым жабо был скрыт реактор. Так что мы втроем даже переглянулись. И в квадратных глазах каждого читалось одно выражение: «Ни хрена себе!»
Впрочем, если быть справедливым, то эта жизненная энергия исходила от всех кофточек и юбочек. В нашей конуре, прокуренной до кирпичей и насквозь пропитанной вином и матерщиной, не часто являлись такие цветочки. А если уж быть точным, то, наверное, ни разу. Я не помню здесь такого света и такого запаха.
Пока мы переглядывались да покряхтывали, сдерживая восторженные улыбки, наши девочки со знанием дела принялись хлопотать у стола. Мы, как тени, продолжали ходить за их спинами.
На столе одно за другим появлялись блюда. Колбаски, консервы, салатики, конфетки и прочая мелочь, которая была увенчана самой настоящей бутылкой коньяка. После чего Харьковский с Дешевым одновременно произнесли:
Да, нам так не жить!
И тут же сервировка была обезображена батареей нашего портвейна.
Сначала мы приняли поздравления под коньячок. Потом за знакомство добавили винца. Потом допили коньяк и уже всерьез принялись за вино. И через полчаса, можно сказать, мы поднялись на нужную ступень.
Харьковский утащил свою Марину на дальнюю кровать и затеял там возню.
Мы вчетвером сидели за столом, и я, как мог, спасал ситуацию.
У Дешевого с Леной разговор не клеился. Леночка все время смотрела на меня, а у того что-то замыкало. Он хлестал стопку за стопкой, выкуривал сигарету за сигаретой, поднимался и расхаживал по комнате, как заключенный по камере. Потом садился и лепил горбушки, от которых всех коробило. Он больше и больше смахивал на постороннего.
Я же очутился между двух обращенных ко мне женщин. И стал пригреваться, как на солнышке кот.
Давайте еще выпьем, предложила Лена, глядя почему-то только на меня.
Она была уже хорошенькая. Она вообще хорошенькая, маленькая, улыбчивая, общительная и своенравная. Но после нескольких стопок стала необыкновенной.
Сказав это, Леночка потянулась к наполненной стопке. Я перехватил ее руку:
Ты знаешь, что девочкам нельзя поднимать такие тяжести?
Я взял стопку и поднес к ее губам. Она отхлебнула половину и предложила мне допить остальное. Я осушил стопку, нанизал на вилку ломтик колбаски и протянул ей. Но как только она раскрыла рот, я метнул этот ломтик себе. И зажал его губами. Она возмутилась. И я потянулся лицом к ней, предлагая откусить половину. Она согласилась. И у нас получился непроизвольный поцелуй.
Я взглянул на Дешевого и сказал ему глазами: «Учись, сынок!» Дешевый не понял. Он почему-то закурил вторую сигарету, хотя одна уже дымилась в руке.
Лена от своих подруг отличалась особой решительностью.
Мне это понравилось! сказала она. Я согласна выпить еще!
Вон Дешевенко с тобой хочет выпить, сказал я.
А я с ним не хочу!
А какая тебе разница? не выдержал Дешевый.
А большая!
Я взглянул на Любу. Это баловство ее совсем не задевало. Она добродушно посмеивалась.
Тут Дешевому пришла мысль потанцевать. Включив магнитофон, он схватил Лену, провальсировал с ней до выключателя и незаметно нажал на него.
Танцевать с Любой оказалось не очень удобно. Она была ниже меня почти на голову. Однако все это перестало иметь значение, как только я ощутил животом ее могучую грудь. Какими-то мурашками по телу разлилось сладкое ощущение. И сознание незаметно отключилось. Я поцеловал ее в шею.
Никакой реакции от нее не последовало. Я повторил провокацию несколько раз. Грудь ее вдавилась в мой живот. Я отыскал губами лицо и стал его целовать. Некоторое время губы ее оставались неподвижными, потом ожили и задвигались. Словно где-то у нее включился маленький насосик. И он заработал все сильней и сильней Я тогда еще не подозревал, как может работать этот насосик!
Каким-то образом мы очутились на кровати Мендюхана. И там продолжили свое приятнейшее занятие. И когда уже своими мыслями я забрался к ней под кофточку, раздался голос Лены:
Включите свет!
Ей вторила Марина:
Кто выключил свет?
Можно было подумать, что на них напали мыши.
Никто не шелохнулся. Крики повторились. Тогда я поднялся и щелкнул выключателем. Свет не загорался. Было ясно, что Дешевый выкрутил лампочку. Но он не сознавался. Я посоветовал ему вместо фокусов с освещением заняться лучше девушкой.
Это подействовало. И он ввернул лампочку.
При свете обнаружилось, что все живы и здоровы. Но Леночке стало скучно. Дешевый продолжал метаться по комнате и поглощать свои сигареты.
Я предложил всем выпить. И мы снова сели за стол.
Но через несколько минут Харьковский опять утащил Марину. Дешевый тут же навел темноту. И нагло заявил, что на этот раз лампочку никто не найдет. И так же нагло пригласил танцевать Любу.
Я присел на кровать рядом с Леной, немного поболтал с ней. Потом все пошло естественным путем. Мы прижались друг к дружке, как сироты, и стали целоваться.
Леночка в этом деле оказалась несколько нежней и чувствительней. Мне было так хорошо, что Люба вылетела из головы. Но через время я все-таки попытался встать. Не знаю даже зачем. Леночка удержала меня.
Тебе плохо со мной? прошептала она.
Ну что ты!
И мы повалились на кровать Точнее сказать, пустились в сказочный полет над кроватью. Что такое сказочный полет, не знаю. Описать его, наверно, не смог бы и сказочник Андерсен. Описанию поддается только то, что контролируется головой. Но когда она, матушка, теряется, уже нечего описывать.
Свет вспыхнул неожиданно самым подлым образом. Безобидно сплетясь, мы с Леночкой лежали на кровати, а на нас будто плеснули холодной водой. И мы поднялись. Правда, без визгу и переполоху, не как вспугнутые воробьи.