Вернувшийся домой после испытаний «Арктики-М» инженер-космонавт Михаил Зимин встал на почерневший от контакта с человеческой плотью берег Мая, причесал взъерошенную траву, проросшую на месте пепелища и тишина, тёршаяся о неотесанные малые тела в парадах бледноватых сфер, открыла шлюзы вечности. Память его земных начал неслась по кластерам весенней листвы в исход шахматных узоров зари, к ревущим композитным телам, сидевшей на берегу звезды, к которой он летел с космической скоростью долгие годы. Бережно катая Миу в мотоциклетной коляске по гранатовым дюнам, Михаил набрал в грудь такой объем лета, который нельзя было прочувствовать сразу. Он состоял из биения сердец висевшего на соснах зеленого молодняка, из паучков, качавшихся на страховочном тросе над лесистыми кручами, из дымного запаха железнодорожных шпал в дождливые августовские дни, уводившего в большое путешествие.
Зимин послал луч эхолота во вспыхнувшую над островом внешнюю оболочку звезды. Она была загрязненным белым карликом с низкой плотностью, под которым покоился океан. На его поверхности плавали обломки испытанных ею жизненных катаклизмов. Ее сознание было мертво, оно не отвечало на противонаправленные импульсы ближайшего спутника, не сжимало его в тиски протозвёздной туманностью, не поглощало его напыщенное облако своей вампирической странностью.
Метеорологический аппарат «Арктика-М» уловил уголком отражателя оранжевые колонии облаков, зеркальные вымыслы морей и выстроил островную гряду Байкала. За пределами озера начинался конгломерат нематериального мира. С кирпичной башенки взлетела ракета, выбрасывая рабочее тело, накрывая маревом буквы на памятной табличке. Здесь жил космонавт, исследователь и романтик Зимин Михаил. На каждом сантиметре своего двора Миша регистрировал триллион сигналов волновых функций. Духовные сущности его одноклассников посылали лучистое тепло, волновой фронт перемещался по центральным проспектам мощных сибирских городов, километровым мостам и сетям железнодорожных полигонов.
Мишины друзья вели общение с духами сибирской Земли вдалеке от дома. Женька делал обход в прорезавшем мыс каменном коридоре, его тело ныло под древними глыбами, пропуская через себя реки световых энергий. Лешка вел состав в двухкилометровом петлевом тоннеле, внутри которого дорога поднималась и разворачивалась на сто восемьдесят градусов, пока не вышла на «Чертов мост». Юрка затесывал бревна будущей часовни, оставляя полосы нетронутой коры для сокодвижения. Природа заряжала его бледной торжественностью рассветов, видами живых планетарных кораблей, застывших на ощетинившихся гребнях изумрудного океана.
Миа поднялась на подъёмнике на Белый Камень. Оттуда Баргузинский хребет и скалы Ольхона казались похожими на Ротхааргебирге и Леннегебирге, а в рыбных и сувенирных лавках текла такая же жизнь, как в ее родной Альтене. Вытянутые между гор улицы, зажатые домами замки, где каждый не просто здоровался с ней, а оголял сердца, вдыхал в нее выбивавшие из колеи образы. Только в чужом краю Миа поняла смысл наставления пастора: «Еrst Mann und dann Frau». Она наблюдала, как звезды-изгои оставляли глазами на Мишиных губах поцелуи, нарушали гравитационный баланс его орбиты, раскрывались и вспыхивали, пытаясь сделать его ядром своего звездного семейства. Многие намертво прибитые звезды ее галактики выбрали всепожирающую пустоту и, несмотря на то, что их мир был переполнен силами, крушившими все на своем пути, им не хватало энергий самой пустоты-живых вихрей, которые, кружась и вихляя, провоцировали бы возбуждение атомов, непредсказуемость и готовность отдаться поглощавшему свет спутнику, создавшему вокруг них особое пространство, прослойку, ослабившую влияние пустоты.
Байкал возвращал Ангаре и Селенге силу и мощь своего «славного моря», становясь молодым океаном. Они прикрепились ризоидами к лапкам шмелей и, утопая в пыльце желтых маков, провалились в зону отчуждения, где сила пустоты была настолько велика, что материя не облекала в формы свет звезд, не искала смысл в обмене веществом, информацией, энергией, а была готова вернуться к исходному хаосу. За облаком разряженной пыли тлело раскалённое ядро пассивной звезды, баланс ее гравитационных сил был сильно нарушен, и если обычные звезды жили тем, что поглощали рассеянные скопления звезд среднего возраста, то Миа просто разрушала приближавшиеся к ней планетоиды.
Они согрелись в фейерверке из тысяч спичечных головок горевшей тайги и слились друг с другом на уровне атомов, притягивая исковерканные энергией взрыва слепые электроны физических тел, образуя полновесные ядра, кричащие на всю галактику о своем рождении. Перед вспышкой он дал потоку ее белого луча попасть в корпускулы своей памяти и воспроизвести ледяные хризантемы в неспящем таежном ручье, в котором таилась энергия силовых полей его Живы. Его неизрасходованный жизненный потенциал оставался на Земле. Семь его нот объединились в утверждающем аккорде, вибрируя на частоте жизни. Человек не вымер как вид. В нем, пульсируя в мириадах сознаний, развивался сам Бог.
Груня
Я выскочил из заваленной дровами галерейки за церковью Спаса-на-Сенях. Божий дом дырявил золотом заболоченное небо лавочников, устраивая парадность тополиной свадьбы. Христос вышел ко мне, отделив себя от выложенных елочкой символов веры. Не помнившие своего родства некрещеные лбы из других миров были моими преследователями и зрителями в поверженных переходах кремля.
В гостевом куполе «Флоры» на персидские коврах куражились «разъезжавшие на бутылке» старатели. Я выменял креповый сюртук и манишку на диковинную десятирублевую банкноту с изображением часовни Параскевы
Пятницы и направился к Юдину. В купеческой усадьбе толкался народ. В воздухе летали сожжённые салфетки, ослаблялись проволочные уздечки, позволяя углекислому газу наполнить сцену домашнего театра. Инженер машинист Алексеев занял собравшихся расспросами о будущности великого города.
В круг пробился казачок в портах, сверкавший золотом вислых кляпышей.
Извольте-с. Видим много заводских труб и, непременно, трамваи, как у Нижнем, а по реке вояжируют многопалубные теплоходы.
И Николашка с царственными бульдожками на дирижаблю к нам в губернию пожалут! выдал кто-то из толпы. Публика смеялась в кулачки и бороды.
Кто еще изложит свою фантасмагорию? Прошу-с!
Не медля, вышел я. Шестьдесят два процента зарядки и отсутствие городового прибавили мне доброй воли. Разодетые франты, ссыльные, цеховики
смотрели на проекцию бесовского компаса как на искушение тьмы, отдалявшей ангелов от людей при воцарении апокалипсиса. Над куполом ротонды засияла часовня из путеводителя. Я приблизил панораму моста, добавил эффект присутствия скоростного поезда. В просветах тоннеля стояла рудничная пыль, глыбы падали в чашу подтопленного карьера, выбивая со дна кресты и красную щепу.
В шумном одобрении я изучал лицо, глядевшее на меня с воплощенных полотен, легко вживавшееся в божественные планы любого столетия, сопереживал творческой единице театрального райка, выдавшей доморощенные девичьи переживания
за свои личные. Я, как вылезший из шкатулки черт, повел простушку по сукровичным сводам подземного мортуария, испытывая на себе вредоносную культуру бактерий, тянувших органику из брошенных в подземке жизней. Электрический тротуар подтолкнул красоту ее Бога под слабый ключевой свет прожектора. Мы обогнули Землю по возвышенной дороге Джамейке в империи скрытых космических решений, заклепанного в металл духа эстакад, в плену высоток, расквартировавших волости и деревни. На кессонном потолке дома утюга странствовавшие души подрядились на роль демпфера инопланетного маятника, банка для займа чувств, умений и навыков построения сообщества единой судьбы человечества. В сыром, нетопленном «носу» Флэтайрон билдинга я протянул Груне антибиотик из дорожной аптечки.