Дмитрий Самойлов
Мисьон, Пасьон, Гравитасьон
Звезда
Звезда, воспламеняющая твердь,
Внезапно, на единое мгновенье,
Звезда летит, в свою не веря смерть,
В свое последнее паденье
И.А. Бунин
Человеку требовалось девять земных дней для перехода на новый уровень. И даже когда его тело наполнялось формальдегидом, а под веки внедрялись колпачки, его сознание продолжало говорить во Вселенной, мчаться на единой с ней скорости, оперировать единой с ней семантикой, излучать единую с ней гармонику. За полученным в игре опытом, стоял мой выбор, подчиненное мною пространство. Конечная иллюзия вкладывалась ультраволной в мягко освещенное приведение собеседника.
Человек наравне с техникой взаимодействовал с планетарным сознанием. Весь предстоящий путь приходил ему голограммой. Втягиваясь в кругообмен энергий, информации, он всё пристальнее всматривался в икону над своей головой. Инерция людских поступков сползала непрозревшей тенью, исполняя житейские автоматизмы в фокусе раскрученной сцены.
Компиляция звездной хостессы была написана брошенным на станции умельцем, коды жаргонного языка описывали насильственные выплески полей, рождая в ней тягу к застрявшему на орбите земному мусору. Над роистым вальсировавшим золото осени валежником поднимался дух ленинградской земли. Теплившиеся над землей кристаллы человеческой памяти сдерживали плазменные потоки свирепого солнца. Вспыхивавшие нейтронные топки звезд переливались голубыми, белыми и золотыми огнями превращая бескрайние белые пустыни в ослепительную Камчатку.
Замедляя вращение звезды, прислушиваясь к текучим звукам космоса, хостесса распозновала музыку в звуках с Земли. Усыпившие звезду нейротрансмитторы впустили в ее личное пространство голосовые колебания высокого восточного юноши, певшего на сцене Дома-корабля. Здесь, в колоссальных выбросах энергии блуждавших зомби-планет рождался звездный дух шамана, его просветление было сопряжено с болью.
Полупрозрачная плазменная туманность двух оболочек дышала туманом красно-желтых дней, исполненным любви характером действий, безудержно распаленными ядрами чувств, которых наполняли жизнью огрубелые листья. Ветер свистел дырками камней, дожидаясь своего шамана.
Хостесса показала кумиру голограмму, все перспективы его опережавшего время автомобиля сходились в одной точке. Она прочла усталость на его лице, просчитала вероятность гибели его звезды, вспышки, способной превзойти светимость солнца.
Зарделся пламенем льда земной океанариум, испепеленный оптикой просеянного, алмазного неба. Прожженная в ночной колыбели дыра захаркала сгустками звездной протоплазмы. Умершие задолго до своего разрушения питерские дворы-колодцы прочищали опаленные глотки. Их жители не соотносили себя с дурным сном, с горевшими машинами во дворе, с узорами на теле, с размерами квартир, с отдававшей скверными мыслями штукатуркой, с конструкциями разводивших их мостов, с одеждами, определявшими целостность их фигур, с длиной привязавшей их цепи, с очередью на их поедание в чьей-то пищевой цепочке.
Они неотрывно смотрели на приплюснутый остов звезды, меняя проекции жизненных плоскостей, выявляя судорожность проделанных движений, искаженность отраженных суждений, постановочность поставленных целей, значимость нулей и минусовых значений. Звезда вытесняла туман сна. Выбежавшие,звуча натурально в хоре голосов своей дворовой симфонии.
В вызревший туман желаний неспящего города шаман, развеивая проседь своих волос. Его горловая чакра раскручивала вихри. Холодные ветра были первопричиной зимы, хорошо настроенным инструментом, доносившим истинное звучание любви.
Миа моя Миа
Wir fühlten uns so zueinander hingezogen wie Universen im göttlichen Bogen
Wir waren ein Doppelstern und lagen in der Tiefe, andere Demensionen, andere Begriffe
Ich möchte menschliche Modelle untersuchen und schickte auf die Erde meine Schiffe
Ich formte meine Liebe aus Silikon, Perücken und nahm das Ziel für meine Blitzangriffe
Aber sie wurde Ärztin für den jungen Mann und machte auf seiner Haut Schliffe
Ich klopfte wie ein Doppelherz und zog in sich hinein Unglück und Schmerz
So kam ich zum Kollaps und ließ meine Liebe im Asteroidenschauer stehen
Und keine Worte gabs, sie konnte sich im Himmel strahlend drehen
Дмитрий Самойлов
Мише казалось, что тепло труб и окоренные кряжи лесной биржи не имели отношения к этому затерянному в тайге месту, а игрушечные составы увозили по изрезанному заливами берегу людей, хранивших память о его гордом одиночестве. Искривленные любопытством ели принимали радиацию, тепло и свет как любовь окружающего мира, бросали фиолетовые шишки в заводи рыбного неба, замыкая циклы своих состояний. Заземленный коньячным дубом мраморный жук спрыснул пряным страхом черно-белые полосы тлеющей ночи и, ощутив себя полностью разумным, открыл во всколыхнувшемся пространстве ошеломляющую тайну своей жизни. Симметричные лепестки эфирной волны обеспечили свободный ход смотрового колеса, напитали органы чувств Миши взбитым белком меренговых куполов озаренного Аврорами неба.
Мальчишка ощутил, как в нем закипела кровь спящих в пруду лягушек, как в его сердечке вспыхнули латерны светлячков, отбиваясь от останков сверхновых, как долгоносики, усачи и короеды пробурили плазменными джетами дыры в его окаменевшей галактике. Бежавший, ползущий со всех сторон невидимый мир делал его живым, борющимся сказочным героем этого леса. Ключи крещеной с ним одним духом воды подняли его над радужным ворсинчатым облаком, заставили услышать утробный гул черной дыры, которая подкрадывалась к людям с обратной стороны солнца.
Вылупившаяся из туманной колыбели межзвездного облака девочка преодолела ослабленное криком гравитационное поле и воссоединилась с родителями, обсуждавшими имена со служащим родильного дома.
Mia, das ist ein Engelsname. Kurz von Maria, прошептал Миша с нужной интонацией в ангельскую пустоту.
Два зазубренных шпиля прорезали в простуженной глотке ночного неба окно в «голубой» понедельник. В кирпичной башне детского двора проходил галактический обряд конфирмации. Молодые звезды слушали наставления пастора на мерлонах стены, за которой прорастала звездная туманность сроднившихся Мии и Мишы, и, умирая, он запоминал лучистую теплоту ее кремниевого тела, и, возвращаясь, учился через движение и танец отличать Мию от затмивших ее неоновых компаньонов.
Ave Maria. Gratia plena. Ave, dominus, tecum. Benedicta tu in mulieribus et benedictus fructus ventris tuae, Jesus. Миша прогнал страх смерти, доверившись покровительственной синеве молодой звезды.
Через нервные волокна света в подземке участница экологического проекта из Зауэрланда ворвалась в накрытое свежим покрывалом ночи безмолвие Ольхона и, дожив до рассвета, пустила по магнитной трубе в полюса плазменные сгустки жарков из купальской мистерии, рождая горы в белых прибрежных песках сжатого до бухты океана. Из рваных клочьев тумана в водной дали поднимались паруса лучших дней ее жизни. Мираж подхватил и понес к материку шагавшие по песку сосны, оборвавшуюся в воду мраморную скалу и державшихся за руку призраков. Желая наполнить свое сердце великой энергией любви, восстановить природный баланс женственности, экоактивистка купалась в чистой воде Байкала в окружении противников размножения спирогиры.