Сигарета четвёртая или уже пятая по счёту лежала на краю старого, ещё отцовского пресс-папье. С кончика мирно струился дымок. Стол был накрыт оргстеклом, из-под которого радостно улыбались молодые, чёрно-белые родители. Мерно тикали часы, компьютерные вентиляторы монотонно жужжали на манер цикад, и я сам не заметил, как уронил голову и уснул.
А сигарета всё тлела и тлела, будто бесконечная. Дымок струился и струился, медленно расползаясь по комнате. Клубился, змеился, стелился по полу, поднимался к потолку, где-то сгущался, где-то рассеивался. И как-то незаметно, словно естественным образом, приобрёл размытые очертания человеческого тела.
Мастера-курильщики умеют пускать дым кольцами, но тот, кто сумел бы выдохнуть вот такое, несомненно, должен был править Вселенной. Полупрозрачная дымовая фигура, плавно колыхаясь, повисла в воздухе, повисела так немного и вдруг резко съёжилась поджала свои дымовые ноги, склонила дымовую голову на скрещённые дымовые руки, будто подражая спящему за столом мне. А затем в таком вот скрюченном виде проплыла по комнате и осторожно, предварительно будто примерившись, слилась с моим телом.
«Никто любит тебя», прошептало что-то внутри головы, и я проснулся в холодном поту.
* * *
Чё такой смурной?
Время было послеобеденное. Владик сидел, закинув ноги на стол, с огромным пакетом чипсов в руках.
Да так. Полночи в соцсетях торчал.
Полночи в соцсетях? И чё, все мемчики теперь знаешь?
Я не мемчики читал. Искал там Ну тех, из списка.
Никак не уймёшься? Настырный.
Слова перемежались с хрустом чипсов, и раздражало это неимоверно.
Слушай, давай или говорить, или жрать, вспылил я.
Давай, согласился Владик. Он принялся хрустеть чипсами с удвоенной частотой, потом улыбнулся, отложил пакет в сторону и оправил усы. Ладно, шучу. Рассказывай.
Да я Ну, по большому счёту, мало что нарыл.
Мало что уже что-то, подбодрил напарник. Он потянулся было снова к чипсам, но опомнился и стукнул себя по руке. Извини. Я весь внимание.
Ну вот, например, та девчонка-иностранка. У неё статус «Nobody loves me».
Никто меня не любит? Стандартное бабье нытьё. Что у нас, что за границей. А кто она вообще?
Кулинар, кажется. В общем, любительница готовить, выдумывать новые блюда. Но это не главное. Ты лучше подумай «никто меня не любит» или же «никто меня любит»? я многозначительно взглянул на Владика, а тот вытаращил глаза и прыснул со смеху.
Даня, ты чего, чокнулся? Какой ещё «никто меня любит»?
Ладно, проехали. Слушай дальше. Другой пример парень играл на гитаре, постил уроки, аккорды показывал, соло всякие там сложные разучивал. А потом что?
Что?
Написал: «Продаю гитару».
Наверное, деньги понадобились, Владик пожал плечами.
Хорошо, поднимем ставки. Ещё один случай. Девчонка цветы выращивала. Какие-то там редкие, со сложным уходом. Скрещивала одни с другими, пыталась что-то новое намутить. Хвастала этим, фотки выкладывала. А потом прекратила.
И?
Ей под последним постом написали, мол, что там цветы, как поживают. А она ответила: «Я их выкинула». Нормально?
Задолбало, значит. Или сами завяли. Дурацкое хобби, кстати. И вся эта сырая земля в горшках, только плесень разводить.
Да хватит плечами пожимать! Достал! Раз ты такой неверующий, то готовься щас будет самое главное. Я даже в блокнот себе переписал. Там один парень тоже из списка стал заметки выкладывать. Типа дневника, в духе «что вижу, то пою». Короче, писатель-любитель. Вот его последние четыре поста. Итак, слушай. Первый.
«Выхожу из дома как всегда. Дворник в ярко-оранжевом жилете метёт улицу. На углу мусорщики вытряхивают новенькие синие баки, отчётливо несёт гнилью. Ускоряю шаг, выхожу со двора, мимо пекарни пёстрая вывеска всех цветов радуги, аромат свежеиспечённого хлеба. Спускаюсь по дорожке, иду вдоль путей, в сторону станции. Нескончаемые рельсы, отмеренные чёрточки шпал. В нос лезет креозот запах путешествий, из детства. Навстречу, громыхая колёсами, несётся зелёный поезд дальнего следования, точно по расписанию. В прямоугольниках окон вижу круги лиц, машу рукой. Иду на работу с улыбкой».
Так себе, скривился Владик. Мне особенно про прямоугольники окон и круги лиц не понравилось.
Погоди, не торопись. Вот второй пост.
«Выхожу из дома как всегда. Дворник в ярко-оранжевом жилете метёт улицу. На углу мусорщики вытряхивают новенькие синие баки. Выхожу со двора, мимо пекарни пёстрая вывеска всех цветов радуги. Спускаюсь по дорожке, иду вдоль путей, в сторону станции. Нескончаемые рельсы, отмеренные чёрточки шпал. Навстречу, громыхая колёсами, несётся зелёный поезд дальнего следования, точно по расписанию. В прямоугольниках окон вижу круги лиц, машу рукой. Иду на работу с улыбкой».
Так, теперь третий.
«Выхожу из дома как всегда. Дворник метёт улицу. На углу мусорщики вытряхивают баки. Выхожу со двора, мимо пекарни. Спускаюсь по дорожке, иду вдоль путей, в сторону станции. Нескончаемые рельсы, отмеренные чёрточки шпал. Навстречу, громыхая колёсами, несётся поезд дальнего следования, точно по расписанию. В прямоугольниках окон вижу круги лиц, машу рукой. Иду на работу с улыбкой».
День сурка какой-то, сонно заметил Владик, роняя голову на грудь.
Да при чём тут день сурка?! Ты что, ничего не понял?! Сначала исчезли запахи, потом цвета. Всё как у меня. Но самое главное последний, четвёртый пост.
«Выхожу из дома как всегда. Иду на работу».
И всё?
И всё.
Ну и правильно. Чего там сопли разводить? «Иду бухой, машу рукой».
Борина мать сказала, что отберут всё. И что Боря не стал этого ждать.
В смысле всё? Как это?
А вот так, как там, я кивнул на блокнот и, отвернувшись, тихо добавил: Выхожу из дома иду на работу. Выхожу с работы иду домой. И всё.
Владик взял блокнот, начал листать, забормотал:
Ну да, действительно. Вначале креозот с гнилью, потом зелёное-синее-оранжевое и Слушай, а чё это за стихи? «Не была никогда моя кровь как вода». Твоё? Ты писал?
Дай сюда, опомнился я.
Вырвал у него блокнот, спрятал в карман, почувствовал, что краснею. Мысленно отругал себя: «Идиот! Круглый идиот». К счастью, в этот момент прочирикал местный телефон. Трубку снял Владик, а когда повесил, объявил:
Головастики регулятор починили.
Мы скинулись в камень-ножницы-бумагу, и на этот раз победил я. Владик поплёлся на третий этаж, а я снова достал блокнот. В голове крутилось целое четверостишие.
Я так увлёкся, что даже пропустил мимо ушей, как вернулся напарник. А когда оторвал глаза от бумаги, увидел, что он сидит напротив, закинув ногу на ногу, и ухмыляется.
Так, так, так. Значит, ты у нас чё, поэт?
Отвяжись.
А про что пишешь?
Про природу, про любовь, буркнул я. Как все.
Тебя сильно природа волнует?
Нет, не сильно. Отстань.
А любовь? Ты влюблён?
Нет, не влюблён. Чего докопался? этот разговор нравился мне всё меньше.
А если не влюблён, то чего мозги пудрить? Поэт должен быть честен. Если не влюблён, то так и пиши: «Моё сердце пусто, я никто и ничто».
А ты что, тоже теперь в поэзии шаришь?
Может, и шарю. Давай-ка, Владик противно развалился на стуле, как зажравшийся режиссёр на кастинге, прочти что-нибудь.
Я свои стихи не читаю, процедил я сквозь зубы. Никому. Никогда. Даже родителям не читал.
Ну тогда из тебя поэт как из говна пуля. Поэт людей вдохновляет. А лохи по углам щемятся, с тетрадкой.
И вот тут я уже вскипел.
Ну если ты про лохов решил поговорить, то слушай, Владик. Ты настолько лох, что тебя даже как термиста забраковали. Ты настолько серый, что не можешь пережить, что кто-то рядом оказался не такой серый, как ты. Сиди здесь, жри чипсы, тряси брюхом, а я пошёл. Счастливо!
Идти и в самом деле было пора часы показывали шестнадцать ноль три, а значит, все, кто с вредностью, могли расходиться по домам. Владик молча взял регулятор, отвёртку и, встав спиной, закопался в печке. Я сгрёб в охапку куртку, сумку и вылетел из термички, чуть не сбив Саныча, который, похоже, опять подслушивал под дверью.