Пару лет назад моя подруга Джесс недолго работала в «Литтл Браун». Эллисон взглянула на Марка. Это издатели Сэлинджера. Марк кивнул. Она была всего лишь ассистенткой и с Сэлинджером дел не имела, его книгами не занималась. Но ее стол стоял рядом с приемной, и вот однажды она задержалась на работе, а телефон на стойке зазвонил и звонил очень долго. А было уже полдесятого вечера. Кто звонит в офис так поздно? Наконец она сняла трубку и услышала, как кто-то кричит реально кричит, на том конце. «С РУКОПИСЬЮ ВСЕ В ПОРЯДКЕ! кричал человек. Я ЕЕ СПАС!» Он говорил еще что-то про пожар и нес всякую малопонятную белиберду, но главное, не говорил, а орал. Джесс решила, что звонил какой-то сумасшедший. Мы кивали. И вот на следующий день приходит она на работу, и оказывается
Звонил Сэлинджер, угадал Дон.
Звонил Сэлинджер, подтвердила Эллисон, недовольная тем, что сенсационный момент ее истории предугадали. В его доме был пожар. Дом сгорел. Или полдома не помню. Но суть в том, что дом горел в тот самый момент, когда он звонил в издательство, то есть представьте: твой дом горит, а ты звонишь издателям и сообщаешь, что рукопись новой книги не пострадала. Не семью бежишь спасать, не звонить пожарным нет!
Откуда ты знаешь, что он сперва не спас семью и не позвонил пожарным? спросил Дон.
Мне Джесс сказала, ответила Эллисон.
А что такого странного в том, чтобы позвонить издателям и сообщить, что рукопись не сгорела? не унимался Дон.
Это еще не самое странное, Дон, простонала Эллисон. Он позвонил полдесятого, когда в офисе не было никого. То есть он, видимо, решил, что в «Литтл Браун» должны знать, что в маленьком городке в Нью-Гемпшире случился пожар
А знаешь что? И без того сиплый голос Дона от выпитого охрип еще сильнее. Я думаю, это все чушь собачья. Не пишет Сэлинджер никакой новый роман. Зачем это ему? Он же миллионер десятикратный, разве нет? Твоя подруга все выдумала.
О господи, Дон! воскликнула Эллисон; ее темные глаза были совсем пьяными, щеки раскраснелись. Зачем ей это выдумывать? И как можно такое выдумать? В доме Сэлинджера был пожар, все об этом знают. Даже мама моя об этом рассказывала. В газетах писали. Я сама об этом читала. И моя подруга.
Вот именно, с улыбкой произнес Дон.
Я тоже что-то такое читал. Марк откинул со лба непослушную прядь волос. Кажется Сейчас вспомню Наверно, в «Таймс»? Он говорил, что пишет книги, но не хочет публиковаться. И пишет для себя. А публиковаться ему уже ни к чему.
Снова повисла тишина. Лицо Дона посерьезнело. Он взглянул на меня и улыбнулся. Я знала, что это совпадает с его собственными взглядами на писательство.
Писатель тот, кто пишет, сказал он, глядя на меня. Кто встает по утрам и пишет, тот писатель. Не издатель делает тебя писателем. Издательский бизнес всего лишь бизнес.
Эй! раздался голос в прихожей.
Мы обернулись и увидели Ли; она стояла там одна в своем старом халате, атласном, потрепанном, коричнево-голубом. Она по-прежнему была накрашена, но двигалась, точно в замедленной съемке.
Что тут происходит? спросила она; язык у нее заплетался.
Она пьяна, подумала я с неожиданной ясностью. Я видела Ли такой много раз, но мне никогда не приходило в голову, что ее состояние может объясняться такой простой причиной. Я думала, она просто устала. Вот я, например, очень устала. И проголодалась. Хотя я выпила всего полкружки пива, а то и меньше, у меня вдруг закружилась голова. Неудержимо захотелось прилечь.
Я сейчас, сказала я и осторожно поднялась.
Прошла по коридору мимо комнаты с брошенными скомканными платьями и открыла дверь в ванную, где обнаружила Панкаджа, сидевшего на унитазе.
Ох, прости! Прости, воскликнула я.
Панкадж как-то странно на меня посмотрел, безжизненно, и тут я увидела его руку, перехваченную резиновым жгутом, какой используют в больницах, а из сгиба локтя торчала иголка. Его лицо выражало одновременно боль и ее отсутствие.
О! снова глупо воскликнула я.
Мы смотрели друг на друга, и пустая отстраненность на лице мужчины сменилась печалью, затем гневом, а потом я ушла, и не на кухню, где за столом сидели Дон, Ли и остальные, а в комнату Дона. Там я тяжело опустилась на его кровать, точнее, футон без каркаса, легла и уставилась в потолок.
Когда Дон зашел посмотреть, как я, я повернулась к нему лицом:
Ладно, проговорила я, давай переедем.
* * *
На следующее утро ближе к полудню я тихонько постучалась в открытую дверь кабинета начальницы и протянула допечатанные письма. С утра она снова прошла мимо меня, не поздоровавшись, и даже ничего не сказала про письма, что я отдала ей накануне. Они лежали на ее столе аккуратной стопочкой и ждали ее подписи.
Присядь, велела она.
Я села. Она достала из ящика стола пачку сигарет и принялась медленно снимать целлофан.
Знаешь, некоторые, начальница бросила на меня многозначительный взгляд, словно я была в числе этих «некоторых», устраиваются на эту работу, надеясь когда-нибудь встретиться с Джерри. Или даже, она улыбнулась, подружиться с ним. Они думают, он каждый день сюда звонит. Начальница внимательно смотрела на меня поверх очков. Но он не позвонит, не надейся. А если позвонит, Пэм переведет звонок на меня. Если же меня не окажется на месте и случайно звонок переведут на тебя, не разговаривай с ним. Он звонит не для того, чтобы с тобой поболтать. Ясно?
Я кивнула.
Не хочу, чтобы ты воображала, будто каждый день станешь разговаривать с Джерри или, чего доброго, она рассмеялась, пойдешь с ним на обед или что-то в этом роде. Некоторые ассистентки даже придумывали поводы, чтобы ему позвонить, естественно, ничего не сказав об этом мне. Этого нельзя делать ни в коем случае. Наша работа не беспокоить его. Мы заботимся о его делах, чтобы ему не приходилось делать это самостоятельно. Ясно?
Да.
Поэтому никогда не надо ему звонить. Если возникнет ситуация, которая, как тебе кажется, потребует его внимания хотя я даже представить не могу, что это может быть, ты должна сказать мне, а я уж решу, говорить ему или нет. Но напрямую ему не звони никогда. И не пиши. Если он сам позвонит, надо сказать: «Да, Джерри, я передам начальнице». Ясно?
Я кивнула, сдерживая улыбку. Мне бы в голову не пришло болтать с Джеромом Сэлинджером по телефону без повода, не говоря уж о том, чтобы самой ему звонить.
Начальница очень серьезно посмотрела на меня и рассмеялась своим странным низким смешком:
И читать твои рассказы он не будет. И ему неинтересны твои восторги по поводу «Над пропастью во ржи».
Я не пишу рассказы, ответила я и почти не соврала. Я писала рассказы, но ни один не дописала.
Вот и хорошо, кивнула начальница. Писатели худшие ассистенты.
Я все сделала неправильно. Два дня печатала, напечатала целую гору писем. И везде неправильно отмерила поля, ошиблась в именах собственных в общем, наделала кучу ошибок. Не было ни одного письма, которое не пришлось бы перепечатывать.
Будь внимательнее, ладно? сказала начальница, и я улыбнулась, сглатывая слезы.
Сделав упор на качество, а не на скорость, я начала заново и проверяла каждую строчку, а телефон в кабинете начальницы звонил беспрестанно. «С Новым годом! повторяла она в десятый, в сотый раз. Как прошли каникулы?» Эти односторонние беседы отвлекали меня больше, чем если бы за стеной разговаривали двое людей. Я мысленно отвечала на вопросы своей начальницы и угадывала, что могли ответить ей люди на том конце провода. Кое-что стало проясняться. Так, начальница часто упоминала некоего Дэниела, который, кажется, перенес болезнь, и довольно серьезную, но после лечения пошел на поправку. Может, Дэниел ее муж? Или брат? Чуть реже всплывало имя Хелен; о ней говорили менее подробно. Я так и не поняла, кем она может приходиться начальнице. Как бы то ни было, ее слова начали просачиваться в мои письма. «Спасибо, что прислали подписанный сэндвич», напечатала я. «Мы свяжемся с вами через две недели и обсудим детали обивки». Снова и снова мне приходилось рвать полузаконченное письмо и начинать заново. «Закрой дверь, пожалуйста», мысленно умоляла я начальницу. «Хватит звонить!» просила я телефон. Но тот упрямо зазвонил снова.