Девушка без лица. Девушка с куском пластилина в руках, с растрепанными рыжими волосами и светлой веснушчатой кожей, но без лица. И я задрожал от ужаса (я воплощение крика с заезженной картины Мунка), потому что помнил: человек смертен, а тело беззащитно и может умереть, оставшись вроде бы живым. Руки редактора тому доказательство. И всётаки это были ещё руки: я мог восстановить по очертаниям, но у девушки просто не было лица. Зато кусок пластилина и рыжиерыжиерыжиерыжие Чёрт! Я больше так не могу! Я разорву этот жалкий кусок картона и положу конец всему!
Но точно я теперь Мышкин, слушающий жуткий смех сумасшедшего Рогожина. Хохотали стены, хохотало утро, хохотал надрывающийся телефон, и хозяйка грубо стучала в дверь, требуя, чтобы я заткнулся, иначе для меня никогда не наступит апрель.
Я возьму портрет, я подниму его вверх над головой, зажму под мышкой сломанный зонт и повяжу на шею малиновый шарф, полезу в самую толпу и начну искусно травмировать уже подготовленную, уже надтреснутую психику прохожих: а вы не видели девушку, которая?
И я сам стану духом этой безвоздушной толпы и подниму всех на мятеж, размахивая портретом, как флагом; я устрою гладиаторский бой с судьбой и пусть они все, хлебозрелищные, смотрят и проклинают нерадивого медного всадника. Я всётаки одержу победу, найду среди них одну единственную и брошусь под ноги, уже претендуя на роль в драме. Она потреплет меня по голове и тихо рассмеется:
Что же ты наделал?
А ты не сбегай, отвечу, не смея поднять на нее глаз.
Так я ведь не Настасья Филипповна, чтобы сбегать.
А я не Дант, чтобы любить выдумку. Сходить с ума по её вещам и простодушно плевать в стихи? Нет, мне нужен человек, а не вещи, мне нужно чужое тело (дада, это тленное), потому что оно всётаки источник тепла.
***
После того как меня выгнали из редакции, я, конечно, тотчас же напился, как будто только и ждал подходящего момента. Нужно было подготовить театральное представление для моей бешеной хозяйки или привести ей ветеринара. Нужно было броситься в ноги и излить душу:
Татьяна, мне так необходимо теперь ваше понимание и сострадание! У меня совсем нет денег, я нищий, но духовно богатый пропойца. И не нужно жестоко класть в мою протянутую ладонь камень вместо хлеба. Позвольте просто переночевать у порога вашей двери.
Пока я придумывал речь, не заметил, как добрался до своего (пятого, что ли?) этажа. Кажется, зря старался: мой неудавшийся Борхес уже громко и протяжно храпел. Я порылся в карманах, но ключей не нашел. Громко выругался: вполне возможно, что выронил по дороге.
Зачем же так ругаться? Люди спят, услышал я чейто тихий, но всётаки самоуверенный голос. Поднял тяжелую голову и вскрикнул: прямо напротив моей двери стояла та (я почти не сомневался). Не сомневался, потому что пахло тем же детским шампунем и потому что волосы рыжие, как на рисунке (хотя, как я уже говорил, автор не равен персонажу). Мне показалось, что я рухну перед ней на колени и расплачусь, как младенец, впервые увидевший свет; почему она здесь, а я там? Почему она сейчас, а я вчера? Почему я мертвецки пьян, когда моя незнакомка сплошная жизнь?
Вы знаете, мне мне жутко неудобно я даже охрип от волнения, потому что слишком много раз представлял эту встречу, и вот теперь так неожиданно наяву Вы, наверное, пришли, чтобы оставить хозяйке деньги?
Девушка рассмеялась, маленькие плечики задрожали в насмешке над моим невежеством:
Если бы я хотела отдать деньги, то не пришла бы так поздно. Очевидно, что я намеренно скрываюсь, чтобы не платить, она говорила слишком презрительно, чтобы завтра полюбить меня; а мне всё равно хотелось просить у неё прощения, и я просил, потому что пьян:
Извините, мне так неудобно Ваш шарф я долго вдыхал его запах, потому что такого больше нет ни у кого; этот сломанный зонт без игл, о котором вы, вероятно, уже забыли, лежит под моей подушкой. Вы, наверное, скажете, что я идиот, но знайте, я очень люблю вас и готов
Идиот, резко оборвала мою тираду невежливая незнакомка. Я пришла, чтобы дочитать книгу.
Я совсем растерялся: кажется, меня только что отвергли.
А как же моя любовь? слабо пискнул мой внутренний маленький человек: а как же моя шинель?
Откройте, пожалуйста, дверь, нетерпеливо потребовала девушка.
А почему вы нарисовали такой портрет? вдруг спросил я, не сдвинувшись с места, вы знаете, у иного может и вера пропасть я осёкся, потому что снова попадал в текст, а ведь в моём сне она этого не хотела.
Вы что, действительно меня любите? шепотом спросила та, закрыла уши руками, чтобы я мог ответить «да», и почти сразу продолжила:
Вы знаете больше меня, вы дочитали девушка мстительно сжала кулаки, Но лишь текст. Вы знаете жизнь в пределах чужого текста. И любите вы меня только как литературного персонажа. Даже стихи какиенибудь, глядишь, по случаю намарали она очень на меня разозлилась, и если бы я знал, то не пришел бы вообще, и раздавила бы меня какаянибудь щегольская и барская коляска, и какойнибудь Родион отдувался бы теперь за меня.
А я потерял ключи, решил сразу прояснить я и подошёл ближе.
Вы ненадежный человек, в сердцах заключила она.
Я уже слышал её почемуто робкое приглушенное дыхание, тонкий аромат волос сводил меня с ума; вот бы удержаться на поверхности, когда Земля начнёт очередной круг. Может быть, сейчас я наконец узнаю имя своей незнакомки, но для начала должен увидеть её прекрасное лицо.
Ну же, святая дева, повернись ко мне, торжественно попросил я.
И тогда она обернулась
Выбор
I
Я упал лицом в бессовестно непоколебимую осень. Многострадальное небо отражалось в тщательно вычищенных носках моих сапог. Считал облачка, запутавшиеся в линиях луж, и думал, что в этот вечер ничто не длится понастоящему вечно.
Поднял голову, чтобы увидеть не безукоризненно синий цвет, а твоё лицо шершавый лист на подмятой дождём траве. И уже не мог оторвать глаз, когда светлые кудряшки дубовые волны подпрыгнули к застывшей небесной воде Рябиновые губы ловили луч уже не греющего, но ещё ласкового солнышка. Улыбка повисла на мокрых ветках, грациозных в своём новом воплощении, и уткнулась в макушку уходящего рассвета. Я не хотел верить в космизм происходящего, но просыпающиеся липы вдруг отразили твоё бытийное тело, и показалось странным, как это не на нём, а на трех китах стоит Вселенная. Игривые воробьи выскочили из складок шелестящего платья и спрятались в синеве искрящихся глаз. Ты была счастлива, как стрекочущий о своём кузнечик, и несчастна, как барабанная дробь тускнеющего, смытого серыми каплями мира. Но в твоих волосах эти капли серебристые паутинки тоскливой грации и волшебной грусти. Соитие противоположностей пригласило меня в нежный любовный плен. Разумеется, я не сразу догадался, что такое осенний диагноз душевнобольной аллеи, порождающей иллюзии для неработающего ума. Женщина бросилась ко мне в абсолюте отчаяния и крепко обняла дрожащие колени. Когда я сжал её ладони и поднёс к губам, они пахли смолой и надеждой. Как тебя зовут? Татьяна. Все называют Таточкой. А мне можно? Конечно. Почему ты так похожа на осень? Потому что я ветер. Свежий осенний ветер. Представь, что он без спросу ворвался в твоё окно.
Я взял её на руки, уложив как младенца, и понес прочь от этого хищного утра; она стеснялась порванных колготок и всё время тянула платье, чтобы прикрыть. А потом, в моей теплой квартире, начала плакать и говорить, говорить, говорить Я подсыпал валериану в кофе, но без толку: одно нейтрализовало другое, а как итог всё рассыпалось прахом.
Знаешь, где я была, когда ты втягивал носом влажный аромат продирающегося сквозь дебри утра? Я продиралась сквозь эти дебри! Татьяна элегантно зажимала между пальцев надломленную сигарету, точно это была её личная, сорванная с небес звезда. Я ещё так молода, мне наверняка нет и тридцати пяти, а жизнь уже выстрадана, тело иссушено. Не смотри на меня так, точно я жалуюсь. Это всего лишь исповедь самой несчастной матери на свете Мой ребёночек в земле сигарета таяла, недокуренная, а её хозяйка падала в мои трепещущие объятия. Все напоминало плохо сочиненный сентиментальный роман; я прижал её к груди, чтобы взаимослушать ритмы сердца, и ласково потрепал по головке.