Что ж, молодые они, примирительно отозвалась Настасья, убирая со стола. Понятия другие. Смелые они теперь Вы не обижайтесь. Жизнь-то у нее не легкая. Молодая, красивая, а вдова.
Н-да-а, обронил задумчиво странник. Господь, значит, рассудил так. Я вот тоже не думал странником стать. Конечно, интерес к жизни у меня, с другой стороны, был. Псковской я сам, из деревни Подсосонье, не слыхала? Родителей моих в войну побило, царство им небесное, остался я один, как быть? Туда-сюда мыкался, работал, поля разминировал, взорвалась одна мина, ранила меня в живот, под самый дых, еле жив остался, инвалидом стал Ну а что инвалиду? Работенку, может, какую легкую? Да образования нету, долго учиться, ежели на инженера там или агронома. Плохо мне стало в колхозе, скучно, душа у меня ненасытимая, и потянуло меня в дальние дали. Стал я к Богу припадать, раньше-то тоже не верил Старичок у нас в колхозе был молоковозом работал, боже-ественный старичок. Он меня всему наставил, стал по книгам читать так на так все выходит. «Иди, сын мой, это он, значит, мне говорит. Иди, говорит, во святые места, молись, спасай нас всех от гибели и сам спасайся». Я и пошел, да вот уж пятый год хожу. Мно-ого народу ходит, люди всё чистые, святые. Легко мне теперь, стою к Богу близко и с дороги своей уж теперь не сойду. Нет, не сойду!
А теперь далеко ли идете? сонным голосом спросила Настасья.
Да вот завтра хочу до Борисова дойти, к Животворящему Кресту приложиться. Много я наслышан про него. А где я только не был! В Киеве при монастырях жил, подаянием кормился, во святой Киево-Печерской лавре был, место дивное. Молящихся много И в Троице-Сергиевой побывал, в Эстонию даже заходил, на Ветлуге был ну, там народ хмурый, беспоповцы, сектанты, не люблю я их, не подают, паразиты
«А ведь она в сенях легла!» внезапно подумал он о Любе, и сердце его сладко заныло.
Эх, мамаша! весело и горячо заговорил он, возбуждаясь от того, что так все хорошо складывается: и хозяйка попалась верующая, и молодая вдова одна в сенях спит. Ах, мамаша! Много я по свету исходил, а если сказать по душе, как перед Господом истинным, нету стороны лучше русской! Идешь ты по ней, жаворонок звенит, вот трепещется, вот трепещется, тут тебе донник цветет, ромашка на тебя смотрит, тут люди хорошие попадут, расспросят, ночевать позовут, накормят А то лесами идешь духовитые леса у нас, шмели жундят, осинки чего-то лопочут, вот хорошо-то, вот сладко! Нету над тобой начальства, нет законов никаких, встал пошел. Что мне люди? Кто такие? Да и память у меня плохая, забываю всех, никого не помню Нет, совсем не помню. Я вот переспал у кого, встану, Богу помолюсь, хозяину поклонюсь и дальше. А есть которые и не пускают: жулик, говорят. Обидно мне это, Бог с ними, обидно! Только много еще добрых людей, верующих, адреса дают, зовут: жи-ви-и! Да не хочу я на одном месте жить, тянет меня все, сосет чего-то Особо по весне. Нет, не могу!
Странник задумался, замолчал, упершись руками в лавку. Хозяйка стала засыпать, кланялась, вздрагивала, моргала Четко шли часы в горнице, тихо было.
Спать чегой-то клонит, сказала виновато Настасья и зевнула. Завтра вставать чуть свет
Она с усилием поднялась и, разбирая широкую деревянную кровать, проговорила немного смущенно, будто сама над собой посмеиваясь:
Дояркой я теперь на скотном, первая я по району-то, обязательство еще взяла Ложитесь-ка с Богом, тоже устали небось.
Да нет, уж я на полу как-нибудь Постелешь чего-нибудь, и ладно притворно забормотал странник, жадно глядя на кровать с периной.
Ложитесь-ложитесь, и не думайте! Я не сплю на ней, не люблю, широко очень Люба когда поспит, а я все на печке. Ложитесь!
Ну ладно, спаси Христос, с видимой неохотой и тайной радостью сказал Иоанн и стал раздеваться.
Настасья походила еще немного, что-то переставляла, убирала, мелькала на стенах большой сонной тенью. На потолке, потревоженные, начали гудеть мухи. Потом Настасья подошла к столу, щурясь, задула лампу, и в избе стало темно.
4
«В сенях ли легла?» думал о Любе странник, томясь от сильного желания. Ему не лежалось, он ворочался, смотрел на лунные пятна света, наконец встал, белея в темноте нижней длинной рубахой.
На двор забыл сходить пробормотал он, нашаривая ручку двери. Вышел в черные сени, постоял секунду, привыкая к темноте, прислушался, услыхал сонное дыхание Любы.
«Здесь!» подумал радостно и, пройдя сенями, открыл засов, вышел на крыльцо.
В деревне было темно, тихо, кое-где в избах не спали, горел огонь. Далеко где-то разговаривали, смеялись; луна светила в полную силу, но стояла еще низко, резкая тень избы тянулась далеко за дорогу. Мерцали некрупные звезды, холодило, в поле стрекотал трактор, но в какой стороне не понять было. Голоса и смех все приближались, стали видны слабые огоньки папирос. Странник продрог, опять тихо прошел сенями, вошел в избу, дверь за собой не прикрыл. «Подожду еще, пусть хозяйка крепче заснет, тогда уж» подумал он, ложась и закрывая глаза.
За окнами послышались тихие голоса, негромко вякнула гармошка. Потом несмело постучали в окно. Вытянув шею, Иоанн увидел за окном две девичьи фигуры. Опять забарабанили в стекло виновато и тихо. В избе крепко спали никто не шевелился.
Ну что? спросил за окном мужской голос. Спит? А ну, давай погромче
Парень сильно загрохал в раму кулаком, потом прыснул, отскочил от окна. «Черти их принесли!» с досадой подумал Иоанн.
В сенях затопали босые ноги, в избу нетвердо вошла Люба в одной сорочке, растворила окно.
Чего вам? сердито спросила она.
Любушка, просительно заговорил девичий голос. А мы думали, ты не спишь
За углом засмеялись.
Верно думали Дай ключ, в клубе потанцевать
Дай, Любушка, подхватила весело и жалостливо другая. А то совсем засохли, лето, а ни кино, ничего не видим
Не дам! строго сказала Люба. Спать ступайте!
Странник не шевелился. Затаив дыхание, смотрел на ее фигуру, освещенную луной, на крепкие руки и плечи, на грудь.
Ни кино не видим, ни самодеятельности никакой продолжал уже обиженно второй голос.
Любушка, мы на часок, просительно ввернула первая. Время-то рано!
Какой рано! Светать скоро будет!
Где светать, где светать! жарко отозвались за окном. Коля, Коля, скажи, какой час?
Без двадцати одиннадцать, сиповато сказал кто-то за углом и засмеялся.
Не дам ключа! твердо сказала Люба. Председатель не велел. Сегодня на правлении вопрос ставили. До утра танцуете, а потом на работу не подымешь. Спать надо!
Люба закрыла окно, мелькая белыми икрами, ушла опять в сени. Девушки пошептались о чем-то, отошли.
Не дала? врастяжку спросил кто-то за углом. Тут-то она ему и сказала: за мной, мальчик, не гонись
Заиграла гармошка, и надтреснутый голос фальцетом вывел томительный куплет частушки. Потом голоса рассыпались, отдалились, стало очень тихо. Во дворе три раза прокричал петух. Странник сел на кровати, свернул папиросу, осторожно закурил в кулак, роняя искры на пол. Докурив и пригасив окурок в цветочном горшке, он подождал немного, встал, подошел неслышно к печке, потолкал Настасью, послушал: та тихонько посвистывала носом.
Тогда Иоанн решительно вышел в сени, крепко притворил за собой дверь и, чувствуя холод и дрожь в животе и ногах, вытянул руки, медленно двинулся к тому месту, где спала Люба.
Нащупав постель, он прилег с краю, сдернул тонкое одеяло, скользнул руками под сорочку и всосался в губы. Люба проснулась, вздрогнула, вывернула лицо из-под бороды, ударила странника в грудь и вскрикнула. Иоанн навалился на нее всем телом, зажал рот рукой и зашептал:
Что ты, что ты, я это Не бойся, я это
Пусти, бродяга! Богомолец чертов, пусти! невнятно сказала Люба и, вырвавшись, села, зажав рубашку в коленях.
Погоди Женюсь на тебе, не шуми ты, послушай, что говорю зашептал он. Женюсь, хоть завтра Бороду сбрею, в колхозе буду работать В баню схожу, добавил он, вспомнив, что давно не мылся в бане. Иди ко мне, приласкаю