Нинель Марковна сложила руки на груди и открыла рот, но звонкие голоса не дали ей достойно ответить. В холл с лестницы высыпалась толпа. Толпа нарядная, молодая, хохочущая растворила в себе гостя, подхватила обеих женщин и взвизгивающую от восторга Августу. Расцеловала, заобнимала, затискала, пообещала жить в счастье и согласии. Какой-то шутник из толпы подзадорил друзей:
Ура жениху! Качай Бориса!
Девушки завизжали. Четверо парней облепили весёлого, уже нетрезвого жениха, повалили на пол и вразнобой задёргали за ноги-руки.
И раз! И два! И три!
Августа старательно облаивала это безобразие. Лаю звонко вторило эхо под высоким купольным потолком. Людмила стояла рядом, в пол наклона, напряжённо улыбалась. В светло-бежевом платье, наскоро ушитым по фигуре, с пятью розовыми гвоздиками в руках.
Тот же шутник крикнул:
Такси! Такси у подъезда! Бросай жениха!
Жениха, конечно, не бросили. Поставили на ноги. Взлохмаченного, с поломанным цветком в нагрудном кармане пиджака. Людмила успела подхватить его под локоть.
И тут же толпа, галдя и толкаясь, просочилась за дверь, оставив густой запах шампанского, духов «Тет-а-тет» и одеколона «Саша».
Раскрасневшаяся Софья Константиновна поправила сбившуюся шляпку:
Молодё-ё-ёжь!
Нинель Марковна строго оглядела отметины помады на собачьей морде и перевела взгляд на пол. Старый полустёртый линолеум блестел мокрыми пятнами и растоптанными лепестками.
Скороспелки, сказала она хмуро. Только год знакомы
Заметь, невестино платье не скрывает пузико отозвалась Софья Константиновна. Это простительно, но Милочка моя, иметь жениха в костюме и не иметь туфли по размеру! Бедная девочка! На цыплячьих ножках самоварные утюги
Ну, а я о чём? Хотя руки у Бориса хорошие. Трудовые руки. А глаза такие, что ясно: себя любит. И бутылку. Куда же без неё, окаянной!
На минуту в холле стало тихо. Нинель Марковна копалась в клетчатой сумке-авоське. Августа нетерпеливо била хвостом по вязаной подстилке.
Наконец Софья Константиновна решилась:
Ниля! Кстати, о любви! Ты заразилась случайно или тебе пирожок с любовной начинкой всучили на рынке? Объясни, что у тебя с этим поцом, сантехником!
Марковна уронила сумку. Внутри глухо звякнуло.
Ишь, чего подумала, распутница! Я ещё в своём уме!
ме-е-е! передразнило эхо.
Цыц! погрозила ему Марковна и извлекла, наконец, из клетчатой котомки два свёртка. В том, что обёрнут махровым полотенцем, котлетки для Августы, по рецепту мамы.
Мясной запах разлетелся по холлу, перебивая едкий запах одеколона.
И Нинель Марковне вспомнилась
Мама.
Мама, уже полуслепая, тощенькая до синевы, старушка. Она так и не потолстела после войны Стряпает на кухоньке, где и двоим не развернуться. Котлетное шкворчание витает на подходе в квартиру, делая обветшалый подъезд теплее и уютнее.
Ма! кричит в кухню Нинель. Она пришла с института и в прихожей стряхивает с полусапожек снег. У меня рук что-ли нет? Сготовлю сама!
С носа в рот сама! неизменно отвечала присказкой мама. Из носа кап, в рот ам!
Память, память. Какие неисчерпаемые силы прячешь ты! А помнишь Помнишь, ту новогоднюю ёлку из детства?
Заплатка третья. Новогодняя
Семилетняя Ниля знает, чего хочет. Уже и новогодние пожелания записала в тетрадку круглым неустоявшимся почерком.
Первое, заветное: чтобы фашисты умерли. Дописала «плохие фашисты». «Бывают ли хорошие?». Вдруг найдётся один, кого в Германии ждёт дочка.
Второе: пусть папа с фронта придёт. Тогда и мама перестанет плакать. Бабушка поднимется с дивана, где лежит с осени. Ниля кормит бабушку затирухой жидкой бурдой на муке, поит хвойным настоем. Сама пьёт. Хоть и горько, но полезно, и от горячего в животе веселее. Лучше, чем ничего.
Третье желание: хлеба досыта.
На праздник мама принесёт с дежурства съестного и горький тюлений жир. Кастрюльку с собой взяла.
Запах тюленьего жира такой, что проветривали комнату, несмотря на мороз. Есть горький жир надо умеючи: зажмурившись и зажав пальцами нос. Зато бабушка после бурой тюри поднялась с дивана, вязала, как прежде, варежки для фронта. Терпеливо объясняла Ниле, как держать спицы, как одолеть непокорную «петельку», радовалась первому «самолучшему» в мире кривому шарфику. Потом бабуля снова слегла.
Главное, Нинель чувствовала, что сегодня особенный день.
Подарок готов: стих, что учила для солдат в лазарете. Для первоклассницы слова непонятные, но Нинель с табуретки отчеканит: «Как шли бесконечные, злые дожди, Как кринки несли нам усталые женщины, Прижав, как детей, от дождя их к груди, а под конец тихо, Что, в бой провожая нас, русская женщина, по-русски три раза меня обняла».
Мама, конечно, всплакнула. Бабушка, как всегда, на неё цыкнула:
Не раскисай, ядрёна вошь! У тебя дочь!
Ещё накануне Ниля вырезала из старых газет цифры: 1, 9, 4 и 3. Залезла на кровать и прицепила булавками к ковру. Криво получилось, но это если прямо смотреть. Если голову вправо наклонить, то ровно.
Рисунок тоже готов на листке школьной тетради в клеточку домик в одно окошко и снежная ёлочка. Ёлочка! Нинель вспомнила из недавнего детства разлапистую, выше шкафа елку, пахнущую остро и пряно.
Бабуля, где ёлочные игрушки?
Бабушка незаметна под платками, одеялами и старой шубой.
Ась?
Спи, спи. Под кроватью посмотрю.
В фанерном ящике с почтовым адресом на крышке среди комков ваты летовали стеклянный красноармеец, разномастные шишки, с серпом и молотом шары, бумажные звёзды, дирижабль и красная звезда. У снегурочки из дырки вместо руки торчит серый клок свалявшейся набивки.
Нинель обмотала бидон нитью из стекляруса. Получилась нарядная ваза. Эх, ёлочку бы, хоть маленькую! На набережной и в парке от деревьев остались кривые пеньки и сосны, ободранные до иголочки для лечебного настоя. Хвоя осталась на макушке, не достать.
Но Ниля не даром командует шайкой дворовой мелкоты. Она всё придумала. Праздник будет!
Шубейка, заячья шапка с завязками под подбородком, варежки не спасают от холода. Нинель рванула бегом до набережной, через трамвайные пути, у разрушенного бомбёжкой дома налево и вдоль реки во льдах, разрезанных на неровные куски ледоколом.
На высоком заборе сверху колючая проволока, внизу потайная дыра. Обнаружили случайно летом с Димкой, соседом по коммунальной квартире. Дыра размером с собаку, но и Нинель невелика. Нырнула в сугроб, побарахталась в сетчатой засаде и оказалась на лесопилке. Исхудала, шубу снимать не пришлось.
На лесопилке ровные штабеля сосновых стволов запорошены снегом. Грозят низкому небу ветками с сизыми иголками. Ждут погрузки на баржи. С краю темнеют кривые стволы. Непригодные для строительства поедут на целлюлозно-бумажный.
Голоса работников далеко, у реки. У Нинель непростая задача: оторвать колючую ветку и уйти тихой мышкой. Темнота в помощь. Город, считай, у Крайнего Севера зимой дни беспросветные.