А когда у моей мамы будет машина побольше?
У нее и так минивэн. Куда ей еще больше-то?
Не Нана, сказала Диэм. Моя мама. Скайлар говорит, моя мама никогда не приходит на игру, а я сказала, что она придет, когда у нее будет машина побольше.
Я перестаю вытирать ей руки. Она никогда не говорит о матери. А сегодня мы затрагиваем эту тему уже второй раз.
Наверное, она доросла до такого возраста, но я не знаю, что Грейс и Патрик говорили ей про Кенну, и понятия не имею, почему она спрашивает про машину своей матери.
А кто тебе сказал, что твоей маме нужна машина побольше?
Нана. Она говорит, у мамы совсем небольшая машина, и поэтому я живу с ней и с НоНо.
Это странно. Я качаю головой и выбрасываю салфетки в мусор.
Не знаю. Спроси у Наны. Я закрываю дверь и, обходя машину, отправляю Грейс сообщение: «Почему Диэм считает, что не видит свою мать из-за того, что той нужна машина побольше?»
Мы отъезжаем от «Макдоналдса» на пару километров, когда звонит Грейс. Я удостоверяюсь, что телефон не на громкой связи.
Привет. Мы с Диэм уже едем домой. Таким образом я даю Грейс понять, что не могу толком говорить.
Грейс втягивает воздух, словно готовясь к долгому разговору.
Ладно. На прошлой неделе Диэм спросила, почему она не живет с мамой. Я не знала, что сказать, и сказала, что она живет со мной, потому что мы все не помещаемся в машину ее мамы. Это первая ложь, что пришла мне в голову. Леджер, я запаниковала.
Надо думать.
Мы собирались ей рассказать, но как можно сказать ребенку, что его мать в тюрьме? Она же даже не знает, что такое тюрьма.
Да я не осуждаю, говорю я. Я просто хотел убедиться, что мы на одной волне. Но нам, наверное, нужно придумать какую-то более надежную версию правды.
Знаю. Но она еще такая маленькая.
Она начинает интересоваться.
Знаю. Просто Если она опять спросит, скажи, что я все объясню.
Я так и сказал. Готовься к вопросам.
Отлично, вздыхает она. Как прошла игра?
Хорошо. Она была в красных сапогах. И мы поехали в «Макдоналдс».
Ты продул, смеется Грейс.
Ага. Тоже мне новости. До встречи. Я завершаю звонок и оглядываюсь на заднее сиденье. Диэм выглядит сосредоточенной.
О чем задумалась, Ди?
Я хочу быть в кино, говорит она.
Да что ты? Ты хочешь стать актрисой?
Нет, я хочу быть в кино.
Ну да. Это называется быть актрисой.
Ну тогда да, я хочу быть этим. Актрисой. Я хочу быть в мультиках.
Я не стал говорить ей, что мультфильмы это просто картинки и голоса.
Я думаю, из тебя получится классная актриса мультиков.
Да. Я буду лошадью, драконом или русалкой.
Или единорогом, предлагаю я.
Она улыбается и отворачивается к окну.
Мне нравится ее воображение, но она точно унаследовала его не от Скотти. Он мыслил прямо и конкретно.
11
Кенна
Я никогда не видела фотографии Диэм. Не знаю, похожа ли она на меня или на Скотти. Голубые у нее глаза или карие? Такая же открытая улыбка, как у ее отца? Смеется ли она так, как я?
Счастлива ли она?
Это единственное, чего я хочу для нее. Я так надеюсь, что она счастлива.
Я полностью доверяю Грейс и Патрику. Я знаю, что они любили Скотти и, очевидно, любят Диэм. Они полюбили ее еще до того, как она родилась.
Они начали борьбу за опеку над ней в тот же день, как им сообщили, что я беременна. У младенца еще не развились полноценные легкие, а они уже боролись за его первый вздох.
Я проиграла борьбу за опеку еще до рождения Диэм. У матери не так много прав, если она приговорена к нескольким годам тюрьмы.
Судья решил, что из-за всей ситуации и из-за горя, которое я причинила семье Скотти, он не может с чистой совестью удовлетворить мою просьбу о праве на посещения. И он не станет заставлять родителей Скотти поддерживать связь между мной и моей дочерью, пока я нахожусь в тюрьме.
Мне сказали, что я могу подать прошение в суд о восстановлении родительских прав после освобождения, но, поскольку меня лишили этих прав, вероятно, тут нельзя ничего поделать. Между рождением Диэм и моим освобождением прошло почти пять лет, так что никто не может, да и не будет мне помогать.
У меня осталась только иллюзорная надежда, которую я, как ребенок, пыталась удержать в руках.
Я молилась о том, что родителям Скотти просто нужно время. Я наивно предполагала, что они рано или поздно поймут, что я нужна Диэм.
Пока я жила в изоляции от мира, я не могла ничего поделать, но теперь, когда я вышла, я долго и всерьез думала о том, как должна поступить. Я понятия не имела, чего мне ожидать. Я даже не знала, что они за люди. Я видела их только однажды, когда мы встречались со Скотти, и эта встреча прошла не слишком удачно. Я пыталась найти родителей Скотти в Сети, но их данные были скрыты. Я не смогла обнаружить ни единой фотографии Диэм. Я даже просмотрела профили всех друзей Скотти, чьи имена смогла вспомнить, но многих забыла, да и все равно их странички тоже оказались скрытыми.
Я очень мало знала про жизнь Скотти до нашей встречи и не прожила с ним настолько долго, чтобы как следует узнать его семью и друзей. Шесть месяцев из двадцати двух лет его жизни.
Почему все данные его близких закрыты? Из-за меня? Они боятся, что случится именно это? Что я появлюсь? Что осмелюсь надеяться стать частью жизни своей дочери?
Я знаю, что они ненавидят меня, и у них есть полное на это право, но частичка меня все равно живет с ними последние четыре года в Диэм. Я надеялась на то, что через мою дочь они найдут в себе хотя бы толику прощения.
Время лечит все раны, верно?
Вот только я нанесла им не просто рану. Я нанесла им увечье. Такое тяжелое, что с большой вероятностью его никогда нельзя простить. Но очень трудно не цепляться за надежду, когда все, что я могу, это жить в ожидании этого момента.
И он либо поможет мне выжить, либо уничтожит окончательно. Другого не дано.
Еще четыре минуты, и я узнаю.
В этот момент я нервничаю больше, чем тогда, в суде, пять лет назад. Я стискиваю в руке резиновую морскую звезду. Это единственная игрушка, которая продавалась на заправке возле моего дома. Я могла бы попросить таксиста заехать в большой универмаг, но оба находились в городе, в другой стороне от места, где, как я надеялась, до сих пор живет Диэм, а я не могла позволить себе длинных поездок на такси.
После того как меня наняли на работу в магазине, я пошла домой и поспала. Я не хотела приходить к Грейс и Патрику, пока Диэм там не было, а если Эми права и у Леджера нет своих детей, то разумно предположить, что девочка, которую он тренирует в бейсбол, моя дочь. И судя по тому, сколько «Гаторейда» он покупал, он готовился к долгому дню, и я, используя дедуктивный метод, рассудила, что Диэм еще несколько часов не вернется домой.
Я ждала, сколько могла. Я знала, что бар открывается в пять, следовательно, Леджер, скорее всего, отвезет Диэм домой до этого времени. Я не хотела, чтобы он был рядом, когда я заявлюсь, и рассчитала все так, чтобы такси привезло меня к дому в пять пятнадцать.
Я не хотела приезжать позже, потому что не хотела появиться во время ужина или когда она ляжет спать. Я стремилась сделать все правильно. Я пыталась не сделать ничего, что могло бы заставить Грейс и Патрика бояться меня больше, чем они, наверное, и так боялись.
Я не хотела, чтобы они велели мне уйти до того, как я хотя бы попытаюсь себя оправдать.
В идеальном мире они открыли бы мне дверь и позволили бы мне встретиться с моей дочерью, которую я даже никогда не держала на руках.
В идеальном мире Их сын все еще был бы жив.
Я раздумываю, что же я увижу в их глазах, когда появлюсь у них на пороге. Шок? Ненависть?
Насколько сильно Грейс может ненавидеть меня?
Иногда я пытаюсь поставить себя на ее место.
Я пытаюсь вообразить себе степень ее ненависти ко мне посмотреть на ситуацию ее глазами. Иногда, лежа в постели, я зажмуриваюсь и пытаюсь найти объяснения всем причинам, по которым эта женщина не подпускает меня к моей дочери, чтобы не возненавидеть ее в ответ.