Жизнь пролетела стремительно. Поменялось все: камеры, свет, звезды, актриски, начальники. Только не Саня. Он остался верен своему чешскому костюму, полинявшему, прогоревшему на обшлагах рукавов, но преданно повторявшему Санины изгибы покруглее на спине, поприжимистее в коленях. Да и чемодан с неизменным наполнением не покидал Саниных узловатых рук ни на день. Даже в месяцы простоя, когда никто не звал на съемки, он молча и солидарно со своими товарищами по цеху плотно придвигал свой окантованный железом кофр к таким же близнецам-чемоданам, сооружал стол и выставлял на него те самые прозрачные кристаллы, чью чистоту и каратность не переплюнут югославские бриллианты. Хлебнув из залапанного стакана, Санин мир, как и следует, преломлялся в пятидесяти семи алмазных гранях. Всплывала бывшая жена, крупная, ярко накрашенная женщина-библиотекарь, которая давала интервью о важности книги в становлении советского студента. Саня направил на нее свет так страстно, что потом в его жизни появились два худеньких пацана, ежедневные щи из квашеной капусты и бесконечное желание спрятаться за осветительным прибором от вечно кричащих на него и друг на друга детей, мамы и жены. «Будь хозяином! говорили сотрудники. Ты же Зевс, испепели их взглядом. Пусть боятся каждого твоего слова!» Но стоило Сане послушаться мужиков, как домашние запирали его в ванной, где он и засыпал прямо в чешском костюме, пробуждаясь только утром, когда жена снимала крупные бигуди и чистила зубы.
Кстати, именно она, начитавшись в своей библиотеке современной периодики, решила развестись с Саней, забрать детей, разменять квартиру Саниной мамы и выселить мужа со свекровью из двушки на Цветном в однушку Южного Бутова. Саня даже вздохнул от облегчения, а вот мама не пережила. В день ее похорон он отодвинул черный махровый халат, что закрывал коридорное зеркало (видимо, профессионально решил найти лучший вариант освещения), и будто впервые посмотрел на себя со стороны. Маленький, несуразный, лысоватый мужичок в замызганном костюме. Сане стало страшно и бесконечно одиноко. Он задернул зеркало и крепко вцепился в ручку своего верного чемодана. На кладбище за сто километров от Москвы ближе бесплатно не хоронили Саня приехал с ним же. У мамы осталось мало подруг. Вокруг гроба стояли четверо сухих старушонок и трое Саниных товарищей-осветителей. Красноречием никто не обладал. Поэтому помпезных слов сказано не было. Да и вообще не было никаких слов. Постояли, помолчали и разошлись. В душе Сани открылась такая черная бездна, такая пробоина навылет, что он дошел до автобуса и упал. Друзья подняли его, посадили на чемодан и прямо из бутылки начали вливать в рот живительную «Столичную». В другое время Саня сразу бы оттаял, подобрел, но с этого момента алкоголь сделался бессильным. Ему дали две недели отдыха с сохранением зарплаты, но оставаться дома было невыносимо. Саня вернулся в Останкино. Чтобы как-то развеять кромешную тоску своей души, он срывал съемки. Ребят из их цеха часто заказывали на короткие выезды для сюжетов в популярных программах. Формально на съемку выделялось четыре часа вместе с дорогой на объект. Никто в это время никогда не укладывался. Добирались по столичным пробкам часа полтора в одну сторону и столько же в другую. На работу оставался час. Творцы свое время не жалели пахали до результата, задерживались сколько нужно. Но Саня включал внутренний говнометр и тыкал всем в наручные часы:
Все, съемка окончена! Я поехал!
Сан Иваныч, дорогой, ну нам еще доснять нужно, ну будь человеком, умоляли его операторы и репортеры.
Ваше время вышло! резюмировал Саня, защелкивая свой чемодан.
Его ненавидели. Старались не брать с собой в команду. Но осветителей было мало, и ежедневно по расписанию он портил кому-то жизнь. В тот день выезжали за город. Девочка-корреспондентка Светка Синицына волновалась, все время названивала по мобильному, пытаясь скоординировать всех участников процесса съемка была постановочной, на место съезжались человек пятнадцать из разных районов Москвы, в том числе приглашенные артисты. Светка разрывалась, выезд задерживался то по одной, то по другой причине. Она плакала, могучий оператор утешал ее, звуковик пофигистично курил. Наконец съемочная группа тронулась в путь. Саня, самый хлипкий из команды, расселся со своим чемоданчиком рядом с водителем старенького «опеля». Грузный оператор с камерой на коленях, девочка и звуковик затолкались на заднее сиденье. Машина тронулась. Саня щелкнул рычагом, и его сиденье отъехало максимально назад, сплющив колени оператора. Громадный добряк только крякнул:
Ну, Сан Иваныч, хорош борзеть!
Саня его слова проигнорировал. Через 20 минут, когда они встали в мертвую пробку на Третьем кольце, он поднял левую руку вверх, постучал по выцветшим часам «Полет» и гаркнул:
Время возвращаться в Останкино! Через час кончается смена.
Все молчали. Водитель в зеркале заднего вида вопросительно поднял бровь.
Едем дальше, железным голосом сказала корреспондентка.
Я напишу служебную записку о несоблюдении правил, срыве временных промежутков и профессиональном несоответствии, зудел Саня.
Все молчали. Водитель и звуковик тоже хотели домой. Оператору было все равно, но он жалел девочку.
Разворачиваемся обратно, давил осветитель.
Светка покраснела, выдохнула и сухо скомандовала:
Включите аварийку и остановите машину!
Водитель пожал плечами и повиновался. Она с треском распахнула заднюю дверь салона, выскочила, обошла автомобиль и рванула на себя ручку Саниной двери.
Выметывайся! приказала она.
Чеее? Саня остолбенел.
Вали отсюда, урод, со своим вонючим чемоданом! Без тебя справимся! Светка пылала щеками и сверкала глазами. Быстро, я сказала!
На чем я доберусь обратно? проблеял осветитель.
На моем пенделе, гнида! Хрупкая девочка тряслась от ярости.
Я никуда не поеду, пробубнил он.
Тогда заткни свой хлебальник, козлина! Будешь работать, как все мы, понял? И откати сиденье максимально вперед, говнюк!
Именно так на Саню орала жена. Именно от такого тона у него страхом сводило живот. Он покорно нажал рычаг и выдвинулся вперед.
Еще вперед, я сказала! Светку несло.
Он подвинулся еще.
Максимально вперед, чтобы ты рожей своей уперся в лобовое стекло!
Саня уже чуть ли не носом доставал до приборной панели.
Вот так! И пикни мне хоть раз! Девочка вернулась назад под уважительные взгляды мужиков и ткнула в спину водителя:
Трогай! Маршрут не изменился.
Униженный и оскорбленный Саня затих, бормоча себе под нос проклятия. Съемка была долгой и хлопотной. Приехали на какую-то нежилую дачу за МКАДом, долго расставляли позиции, сверяли сценарий. Саня говнил как мог. Ставил не те фильтры, отвратительно направлял свет и каждые десять минут кричал:
Стоп! Всем пора домой!
Пришлепните кто-нибудь этого хмыря! злились артисты. Оператор, да отними у него приборы и выставь сам!
К приборам Саня никого не подпускал. Светка от нервов пошла бурой сыпью. Все ждали съемок какого-то эпизода в дальней закрытой комнате, ключи от которой были у хозяйки дома Светкиной подруги, намертво застрявшей в пробке. Темнело, все теряли терпение. Наконец вечерний сумрак прорезал свет фар. Неоново-синий «мерседес» остановился у ворот, и полная красивая женщина в белом брючном костюме с копной черных кудрей вышла из машины.
Ребята, простите, дорогие, распевным грудным голосом сказала она, отдала Светику связку ключей, а главный от комнаты у меня остался! Ну, я вам икры привезла, бутеров, шампусика сейчас поработаем и расслабимся!