Но теперь все это было в прошлом. Точно так же, как и сам Олег. И ничего уже нельзя изменить. Единственное что я должен был сделать, это кое-что выяснить для себя. Хотя бы для того, чтобы отдать дань нашему прошлому.
Фляжка прощально булькнула, но я ее успокоил: в недрах моей сумки было еще достаточно жидкости, чтобы наполнять ее снова и снова тяжелым и маслянистым армянским коньячком.
5
За окном завывал ветер. Дневной свет просачивался сквозь занавеску. Я повернулся на спину и посмотрел на часы без четверти восемь. Я еще долго лежал и курил.
Свет так отражался на потолке, что навевал зеленую тоску.
Бесцельное лежание и курение вызывали во мне самом раздражение. А я все лежал, курил, поставив пустую сигаретную пачку на грудь вместо пепельницы. В конце концов я вылез из кровати, пошел в холодную ванную комнату и привел себя в порядок. За окнами ветер раскачивал деревья.
Я спустился вниз и включил радио. Несмотря на значительное удаление от центра, «Европа Плюс» ловилась довольно четко. Пока разогревался чайник, пошел на кухню и нашел заварку. Затем заварил чай и стал застегивать запонки на манжетах.
В это время открылась дверь и вошла Дина. Она была в черном коротком пальто и простой синей косынке в белый горошек. Длинные светло-рыжеватые волосы были уложены так, что спускались прядями на плечи, шею и грудь. Какое-то время она молча смотрела на меня, стоя в проеме двери, а потом закрыла ее за собой. Дина не стала раздеваться, только сняла и положила косынку, и стояла около двери, засунув руки в карманы пальто и уставившись в пол. Она выглядела скорее сердитой, чем несчастной. Я наконец разобрался со своими запонками.
Здравствуй, Дина, мягко проговорил я.
Хай, вяло ответила она приветствием, перенятым из видиков.
Ну, как ты?
А как ты думаешь?
Я налил себе чаю и решился на тривиальнейшее из возможных заявлений:
Прими мои соболезнования.
Она промолчала. Я предложил ей чаю, но она отвернулась.
От попсы тащишься? спросила она.
«Европа» в это время транслировала дурацкий шлягер «Айн, цвай, полицай».
Извини. Было так одиноко и неуютно, к тому же
Она не дослушала, пожала плечами, пошла в гостиную и, не вынимая рук из карманов пальто, села в кресло Олега. Я прошел за ней и сел на ручку дивана, прихлебывая чай.
Пойми, смерть твоего отца для меня действительно тяжела, ведь он был моим братом.
Она снова ничего не сказала.
Я не нахожу подходящих слов, попытался оправдаться я. На язык лезет что-то пошлое.
Она молчала. Я не хотел расспрашивать ее накануне похорон и потому просто сказал:
Не могу поверить в это. Не могу! Он ведь всегда был таким осторожным.
Снова молчание в ответ.
Он даже когда пил половинил.
Молчание.
И так любил свою работу.
Две слезы стекли по щекам Дины.
Его что-нибудь беспокоило в последнее время? Может, он был озабочен чем-то, и это делало его рассеянным?
Она молчала, слезы струились по ее щекам.
Дина?!
Она вскочила с кресла.
Заткнись! закричала она. Умолкни, неужели не понимаешь, это невыносимо!
Она убежала на кухню и стояла там, вся обмякшая, содрогаясь от рыданий.
Что невыносимо? спросил я, стоя у нее за спиной. Я не понимаю, что для тебя невыносимо, мои чувства?
Мой папа! Он же мертв, понимаешь?
Я протянул руку, и она уткнулась мне в плечо. Я крепко обнял ее и подождал, пока девушка успокоится.
Дина немного пришла в себя, и я налил ей горячего чаю. На этот раз она не отказалась. Я сел на табурет, обитый красным дерматином (папина еще работа), который стоял рядом с раковиной, и стал разглядывать племянницу. Она судорожно глотала чай, не отрывая взгляда от чашки. В чем причина этого нервного срыва? Неужели дело только в том, что в соседней комнате в гробу лежит ее отец? Или за этим кроется что-то еще? Я не мог этого понять. В последний раз я видел ее восемь лет назад, ей было тогда всего семь лет.
Дина казалась старше своих пятнадцати лет. У нее были очень взрослые глаза. По-видимому, жизнь ее многому научила. Интересно, знал ли Олег о том, что она уже не девственница? Только не спрашивайте, как я узнал это. После определенного опыта общения с дамами это определяешь сразу навскидку. Об этом говорит множество косвенных признаков, манера стоять, даже глядеть на мужчин. Для меня высшим пилотажем было вычислить девственницу в группе подружек. Ну и поскорее лишить ее этого бремени, разумеется. Скорее всего о том, что его дочь уже ведет половую жизнь, догадывался и Олег, только он старался об этом не задумываться. И если бы у него и появились проблемы, он не стал бы с ней делиться. Таким Олег был всегда. Наверное, от отца она действительно ничего не могла узнать о его врагах или делах. Но, может, она что-то услышала или заметила сама? Это мне предстояло узнать, но не сегодня.
Я встал и вышел, чтобы выключить радио. На часах было полдевятого. За окном унылым шарканьем звучала метла дворника. Вернувшись на кухню, я спросил:
Хочешь покурить?
Она кивнула и поставила чашку. Курить девчонка умела, даже когда не заботилась о том, как выглядит со стороны. Несколько раз затянувшись, я снова спросил:
Что ты теперь собираешься делать?
Не знаю.
Но ты же не останешься здесь?
Она покачала головой.
Послушай, начал я, ты меня почти не знаешь, а то, что тебе известно, вряд ли будет лестным для меня. Но я хочу тебе кое-что предложить. Возможно, моя идея тебе не очень-то понравится, но я хочу, чтобы ты подумала о ней в эти дни. Я уезжаю из России. На следующей неделе я уматываю в Южную Африку. С женщиной, на которой может быть, женюсь, а может, и нет. В среду мы улетаем. У меня на руках два билета, но я могу постараться и, возможно, успею выправить третий и визу для тебя. У меня хорошие связи в ихнем консульстве. Почему бы тебе не поехать с нами?
По ее взгляду я не мог понять, какие мысли бродили в ее голове.
Подумай об этом. Мне бы хотелось, чтобы ты поехала. Нужно только уладить здесь кое-какие дела.
Очень мило с твоей стороны. Какая забота!.. издевательски процедила она.
Я пробуду здесь все выходные, так что у тебя достаточно времени для размышлений.
Спасибо, не стоит.
Она продолжала смотреть на меня.
Минут через пятнадцать сюда притащатся, сказал я ей. Так что ты можешь пока побыть с ним наедине.
Она отвернулась. Вот сейчас ей действительно было пятнадцать лет.
Не хочу.
Дина, сделай это для него.
Она всхлипнула.
Иди, у тебя еще есть время.
Она погасила в блюдце сигарету и пошла в ту комнату.
Через пять минут она вернулась. Ее щеки еще не высохли от слез, а глаза были красными. Я надел пиджак и отправился к Олегу. Стоя у гроба, я думал, что, наверное, никогда не видел такого спокойного и неподвижного лица. Потом дверь тихонько со скрипом приотворилась, и в комнату вошла старушка с бледно-восковым лицом наша добрая старая соседка Анна Никитишна, непременная участница и, я бы даже сказал, заводила всех окрестных похорон. Помню, когда мы, двое здоровых растерянных дурней, Олег и я, в ужасе стояли перед трупом отца, она стала главной распорядительницей на скорбном торжище, послала меня за прозектором, Олега в гробницкую, соседского парня отправила в исполком за талончиками на водяру (был самый разгар Мишкиной антиалкогольной эпопеи), масло и колбасу, затем собрала соседок на обмывание тела, и так же размеренно и степенно руководила всем до той поры, пока последний ком земли не упал на могилу и последний пузырь не усосали на поминках.
Полагаю, вы не станете настаивать на том, чтобы я расписывал здесь все прелести русских похорон, обряда, истово ненавидимого всеми нами. Однако подходит срок, и мы вновь исполняем все его дурацкие каноны: сидение вокруг дощатого, обтянутого саржей гроба, вынос гроба на люди, плачи и прощания во дворе дома под фальшивое громыхание «реквиема про Ту-104» в исполнении трех полупьяных лабухов, узкое, тесное утыканное крестами и полуразвалившимися оградками кладбище, через которое приходится тащить гроб на вытянутых руках, порой рискуя свалиться в чью-нибудь обвалившуюся могилу, и снова прощание, и истошный рев труб, и вдупель бухие могильщики, не успевшие вырыть могилу, стреляющие чирики, «а то, мля, сами рыть будете», но их надо ублажать, ибо больше никто не позаботится о том, чтобы спустить гроб на веревках в отверстый зев могилы. А потом комья земли и опять на автобусе домой, где заботливые бабушки-соседушки уже накрыли столы, и водяра льется рекой, и поминальщики едят и пьют, и снова и снова повторяют этот процесс, пока все не окосеют, как китайцы, и не начнут драться, петь, а кое-кто и в пляс пускается