Да, да, Павел он подумал, прощу вижу, как ты свою любишь прощу а то вдруг подох умрет что я без нее делать-то буду, как переживу!?.. рыжий тоже обнял Павла. А все-таки скажи мне, кто такой «интеллигент», что это слово означает?
Черный послал его так далеко, что рыжий замер и отошел в сторону. Теперь Павел стоял только вдвоем с черным, так же крепко обнявшись, и первый плакал от пьяного счастья, а черный улыбался, поддерживая его, как ребенка.
И еще сильнее сияло и грело веселое, хмельное, весеннее солнце, растапливая сверкавший кое-где ледок на лужах и сердцах людей, и еще глубже был нежно-голубой небосвод с белыми барашками облаков, так что нельзя было не верить этому майскому дню, этой весне, когда первые нежные листочки появлялись на оживших деревьях.
И Павел заснул на руках своих приятелей со счастливой улыбкой, ноги его подкосились, и мужики усадили его на холодную металлическую лавочку около подъезда с бронированной дверью.
Появился маленький, тоже со счастливой улыбкой, и показал мужикам головку «белой». Они заулыбались, а черный задумался:
А чо нам с этим делать, пацаны, а?
А чо? Оставим его, проснется дорогу домой найдет, тут же рядом.
Да я не о том. Может, у него деньги есть нам бы не помешали.
Это ты верно балакаешь, сказал маленький, надо его просканировать вдруг что и попадется.
Да, ладно, братцы, нельзя же так: он нас водкой поил, душу наизнанку вывернул, горе у него такое, а мы его, значит, грабить будем сказал рыжий.
Не грабить, глаза у черного зажглись бесовским огнем, а спасать. Суди сам: если у него есть бабки, то он их обязательно пропьет, при его горе иначе нельзя, разве не так? он посмотрел на маленького.
Правильно, иначе нельзя.
Иначе нельзя. Значит, он напьется до беспредела и может окочуриться, под машину попадет или что Разве не так? черный посмотрел на рыжего.
Тот опустил голову.
Разве я не прав, Саня? Скажи!
Саня опустил голову еще ниже.
Черный расстегнул у Павла плащ, пиджак и достал кошелек, открыл его, посмотрел на содержимое и отвернулся с отвращением:
Нет у него ни х..: на последнее пил.
Положил кошелек обратно, застегнул Павлу пиджак, плащ и стал пристально осматривать его с головы до ног. Взгляд его остановился на новых сапожках Павла, кожаных, узконосых, с высоким каблуком, как у техасских рейнджеров.
Вот это класс, пацаны, а? Это ему наверняка любимая жена подарила, а, пацаны?
Да ты чего, Петре, сапоги с него что ли снять хочешь? бросился к нему Саня.
А чо, если у него ничего другого ценного нет, и не будет, заметь. Человек он конченый, без жены своей не проживет, раз на улицу с первыми встречными пить водку ходит. Ходит потому, что или один теперь живет, или дома ему родственнички пить не дают.
Ворюга ты, крикнул ему Саня, не человек ты: ворюга и зверь, нет души в тебе, сердца нет!!
Зато ты хорош, интелекент вшивый, сопли развозишь, только это и умеешь, а дело сделать слабо тебе, всегда ты такой был, знаю я тебя.
Па-ацаны, заговорил маленький, а что если нам загнать эти сапоги у Вшивого, на толчке: четыреста даст, б.. буду: он давно о таких мечтал?
Если по размеру подойдут, проворчал Черный.
А мы ему водочкой глаза зальем вот он мерить и не будет.
И ты что ли ворюга, Женька? Вот не знал, вот когда ты воистину раскрылся!.. крикнул ему Саня.
Да иди ты на х.., интелекент вшивый! послал его Женя Не хочешь нам больше достанется.
Черный и Женька, внимательно осмотревшись кругом, быстро стянули с Павла сапоги, положили в большой целлофановый пакет, где была водка, а бутылку Черный положил во внутренний карман своей старой куртки мышиного цвета.
Ну чо, пойдешь с нами водку пить или нет, интелекент вшивый? зло крикнул Черный Сане.
Саня постоял, покачался, подумал, закурил и пошел вместе с ними пропивать сапоги человека, который на мгновение ему стал близок и дорог и которого он вовсе не хотел обижать, но перспектива упустить бесплатную выпивку, остаться белой вороной, человеком, а не «пацаном» среди своих друзей заставила его предать свою проснувшуюся душу. Спустя 2 часа, когда Саня и остальные «пацаны» были вдрызг пьяные, он опять приставал к ним с вечным своим вопросом: «Кто же такой интеллигент, что это слово означает?».
Так Павел и на этот раз остался один. Когда «пацаны» ушли, он проснулся, огляделся и пошел домой. Он шел босой, с радостью на душе, что с ним недавно произошло что-то хорошее, человеческое. По-прежнему светило весеннее солнце, теперь клонящееся к закату, но уже не грело, а лужи не смеялись, только воробьи, вечные воришки, оживленно преследовали друг друга, отнимая корку хлеба один у другого.
Глава шестая
На следующее утро Павел опять проснулся в своей комнате, одетый, грязный, но теперь уже босой, запачкавший грязными ногами половину дивана, на котором он спал, и полкомнаты. Хорошее настроение после пережитого доброго, светлого «сна» быстро улетучилось, когда он осмотрелся. Где же сапоги, которые подарила ему покойная жена, прежде такие красивые, любимые? И он вспомнил, что вчера ему было все равно, на их отсутствие он даже не обратил внимание. Значит, те мужики, которым он доверился вчера и говорил о своей умершей жене, ожидая их сострадания, не только посочувствовали ему, но и обокрали его Досада и глубокая горечь охватили Павла, но, как он ни ругал себя, а надо было вставать и жить дальше. Из окна и бледного неба опять шла эта проклятая серая муть тоски и отчаяния, но теперь уже такого полного, что Павел понял: без спиртного ему не обойтись опять.. Ласково уговаривая себя, Павел пошел в ванную, налил в таз теплой воды и вымыл ноги, потом руки и лицо водою из-под крана.
Пора было читать псалмы для спасения Иры, и он, взяв Псалтырь, подошел к иконе Спасителя. Господь смотрел на него так же сочувственно и с тем же пониманием, нежностью, как и раньше. Пересилив свою муть и отчаянную тоску, Павел срывающимся голосом начал читать следующий псалом. Сосредоточиться было чрезвычайно трудно, тем более вникнуть и вчувствоваться в слова, написанные и спетые великим и святым страдальцем. После прочтения двух псалмов, Павел положил Псалтырь на место. Достал зимние сапоги, оделся и проверил ключи во внутреннем кармане пиджака их не было. Он вернулся в комнату и со страхом в груди искал их везде, даже в платяном шкафу, но их не было. Павел хотел открыть входную дверь, чтобы поискать их в коридоре или на улице, там, где он был вчера, но дверь была заперта на два замка, на шесть цилиндрических засовов. Кинулся к соседям их комната тоже заперта. Павел постоял и стал медленно раздеваться. Понятно, что его постоянные пьянки вынудили Аню и Эдда запереть его, чтобы он не напился по-новому. Это конец Беда одна не приходит: пришла беда открывай ворота. Растерянный и опустошенный, он сел на грязный диван: к горлу подступала тошнота, желудок и душа, оба, выворачивались наизнанку: только спиртное, хоть капля его, могли теперь спасти Павла.
И опять эта серая муть захватывала комнату Павла и его самого. Он ненавидел своих «душителей»: людей на поминках, Эдда, мужиков и Аню особенно, хотя и сейчас понимал, что она поступила правильно. Разве? Разве не могла она написать что-нибудь ему, как-то посочувствовать в их, в общем-то, обоюдном горе? Нет, она была чужой, хотя они прожили вместе под одной крышей 21 год, Павел не сделал ее своей, и в этом вина все-таки его, и ничья другая. Он заслужил такое отношение к себе. Но, какой бы ни был, он, тем не менее, человек, муж матери Ани, и с этим необходимо считаться. Такими мучительными мыслями, тоской и отчаянием серая муть начинала действительно душить Павла, заставляя бешено забиваться сердце от ужаса, казалось, неизбежного и скорого конца. Нет, ничто иное не могло спасти сейчас Павла только спирт, хоть капля Стоп ОДЕКОЛОН. Но это уж последнее дело одеколон пить, но когда денег нет, а выпить просто необходимо когда «некуда больше идти» И он у него, кажется, есть дешевый «Русский лес» с чудесным цветным рисунком стройных березок и широкого, раскидистого дуба и замечательным запахом хвои и зелени. Его они покупали вместе с Ирой, несколько флаконов, чтобы он мог чаще обеззараживать руки перед едой, прижигать мелкие ранки.