Позвонила домой, поплакалась Вике и услышала в ответ:
Релаксайся, чем гнать богадельню. Как говорил твой авторитет?
Какой авторитет?
Андроныч твой. Говорил, чтоб менять, что могу, не лазить туда, где полный отстой. И мозг, чтоб фильтровать одно от другого. Андестенд?
Расстроенная Валя просидела в номере до обеда. Позвонил Виктор:
Жду в ресторане.
Обедали молча. Поднялись наверх, пригласил в свой номер.
Хоть что-то поняла после встречи с народом?
Кое-что.
Это цветочки, а будут и ягодки! Пока я приезжаю со своей женщиной, это по правилам, поднял он палец вверх. Когда моя женщина начинает увольнять персонал и раздавать квартиры, она заходит за флажки. И не удивлюсь, если завтра это сольют по телефону жене.
Не могу всё это видеть Особенно девочек в трапезной.
Думаешь, при социализме начальство детей не домогалось? Как я могу запретить таскать девчонок на консумацию, если завтра уеду? Кавалерийскими наскоками жизнь в стране не улучшишь.
Твоего слова достаточно, чтобы фронтовичка не погибла под обломками стены. Ты ж даже в кухню не зашёл! Только собачку гладил!
Потому и не зашёл, что это не слово, а должок. Меня поймали на слабости, а отдавать должок придётся лесом, нефтью и газом, которые бы спасли сотни таких старух и таких девчонок. Я с холодным носом приехал дружить в красно-коричневый регион, а ты мешаешь.
Уеду прямо сейчас.
Чтобы ещё раз развлечь город? И вообще, нас в кабаке ждут.
Опять в кабак? вздохнула Валя.
Я не врач, а политик. У меня встречи не в поликлиниках, а в кабинетах и кабаках! вспылил он.
С девочками-подростками?
Да, они свиньи, воры и педофилы, но других здесь пока нет! И твоя свобода спасать старуху кончается там, где начинается моя свобода спасать регион! И как политик, я обязан взвешивать каждый шаг!
Прости, выдавила она из себя.
И снова мчались на трёх машинах, теперь уже за город. Там посреди роскошного леса сияла куполами ухоженная церковь, а рядом на заросшей крупными ромашками поляне красовался деревянный терем. И перед ним в рядок стояли парни и девки в русских костюмах.
Когда приехавшие вышли из машины, парни с девками грянули здравицу. Голоса звенели, щёки алели, глаза блестели, ромашки благоухали, шмели жужжали. Высокая красивая девица в кокошнике подошла к Вале, держа на вытянутых руках каравай. Валя не поняла, что делать, вспомнила бабушкину присказку: не ломай каравай, а ножом режь да ешь. И сказала:
Спасибо!
Отломи и попробуй, шепнул Виктор.
Было жаль портить великолепие каравая, но Валя послушалась. Он оказался невкусным, пекли «для видимости», не так, как пекли в Берёзовой Роще.
Зоренька, в терем! дал команду руководящий бас, и артисты побежали в терем с заднего хода.
Приехавшие на трёх машинах зашли с парадного и оказались в большом деревянном зале с резными окошками. По всему пространству стояли деревянные столы и скамейки, а на столах благоухали закуски. Валю посадили между Горяевым и мэром. Снова началась попойка. Вышли встречавшие девушки, завели хоровод.
Очередное модельное агентство «Сударушка»? грубо спросила Валя мэра.
Нет-нет! Народный хор «Зоренька». В Москву на смотр ездили. Вчера неувязочка вышла с модельным агентством, неудачный презент от директора ресторана, стал оправдываться мэр. Как говорит Виктор Степаныч, хотели как лучше, а получилось, как всегда! Нравится ресторан?
Красиво.
Видите, на тарелках, салфетках и официантках везде гуси-лебеди. И названье у него «Гуси-лебеди».
А хористы в деревне живут? поинтересовалась Валя.
Городские теперь, из деревень сбежали. Их автобусом привезли, тут до города пехота не пройдёт. Одни бабки остались, им раздолье церковь, лес, грибы, телевизор.
Заиграл баянист, девушки в народных костюмах застучали каблучками. Вперёд вышла красотка в кокошнике, что подносила каравай, и задорно заголосила частушку:
Все засмеялись и захлопали, а Горяев помрачнел. На смену ей выскочила маленькая грудастая и запела:
Все, кроме Горяева, снова заржали и захлопали. Мэр хотел было прекратить концерт, но не успел, выбежала третья черноглазая толстушка и пробасила:
Теперь уже никто не захлопал, а Горяев поднялся из-за стола. Видя это, девушки в костюмах вопросительно уставились на мэра.
Извините, Виктор Миронович! взмолился мэр, глядя снизу вверх. Сами понимаете, гласность!
И махнул девушкам в костюмах:
Пошли отсюда!
Девушки неуклюже попятились из зала, а сверху, чтобы загладить неловкость, грянул вокально-инструментальный ансамбль. Он стоял на дополнительной эстраде под потолком, и было страшно, что музыканты свалятся оттуда прямо на накрытые столы.
Ансамбль грянул так громко, что диалога мэра и Горяева не было слышно, хотя каждому в зале он был понятен до последней запятой. Наконец Горяев согласился снова сесть за стол, а две солистки запели сверху: «Ехали на тройке с бубенцами, а вдали мелькали огоньки» Мэр лепил очередные тосты про союз честных людей доброй воли, а с соседних столов скандировали:
Пей до дна, пей до дна, пей до дна!
Потом заикающийся дяденька со шрамами на лице и толстой золотой цепью на шее преподнёс Горяеву метровую бутыль местной водки. Вышел второй такой же и преподнёс Вале тёплую легкую шаль, изделие местных умелиц. Потом пили за здоровье Бориса Николаевича и мир между народами. Мэр пошёл плясать с вернувшимися девушками в русских костюмах, а Горяев склонился к Вале:
Видишь, как на тебя смотрят девчонки? Ты эталон для подражания: крутишь с начальником и власти у тебя немерено. Махнешь рукавом квартиры посыплются.
Не могу ж я объяснить, как на самом деле.
Такой мелочи объяснить не можешь, а хочешь, чтоб я приехал, всем объяснил про правильную жизнь, а мне бы спели про контрольный выстрел в Ельцина?
Но всё это надо менять.
А я, по-твоему, на что жизнь трачу? На то, что пытаюсь быть частью решения, а не частью проблемы. У тебя уйдёт время, чтобы это понять, сейчас ты просто должна верить.
Я б верила, если б не кабак каждый день.
Штирлиц тоже ходил в немецкой форме, пошутил он. Все реформаторы Штирлицы, потому что играют на чужом поле. Но ты при этом третий день смотришь на городскую элиту. Хоть один алмаз обнаружила? У них же на лбу написано работа, ты меня не бойся, я тебя не трону.
Потом гостиница, чемоданы и поезд. И снова купе, в котором Виктора не надо было ни с кем делить. Его глаза в темноте, его одеколон, его дыханье.
В политике одна смерть это трагедия, сто смертей это статистика. Политики не кровожадны, просто у них другая зрительная аккомодация, объяснял Горяев. Хирург же не может умирать с каждым пациентом, его дело драться с болезнью, словно больного вовсе нет в комнате.
И ничего не притупляется?
Тебе видней, что у меня притупилось.
Я в розовых очках не вижу, всё расплывается от счастья. А у тебя молоденькие девчонки были?
Старый мужик слишком зависит от такта девчонки. Не может уже как молодой, и тело уже не то, он пощекотал у неё за ухом, как у кошки. А главное, от того, что все молоденькие куплены, как себя ни обманывай.
Почему все ходят с молоденькими?
Чем мужик уверенней, тем меньше надо ему вертеть перед другими купленными игрушками.
А ты разве уверенный? С собой взял, потому что Свена испугался? Чтоб я увидела, как перед тобой пресмыкаются?
Свен разбит, как швед под Полтавой. А взял, ласточка моя, чтоб побыли вместе. Увидели друг друга с новых сторон, начали учиться считаться с новыми сторонами друг друга. И ещё хотел показать, какие передо мной авгиевы конюшни.
Слава встречал на вокзале.
В Думу, потом Валю отвезёшь, скомандовал Горяев.
Когда увидимся? спросила она.
Врать не буду. Деньки впереди горячие.
Прикипела за три дня.