Как творческий человек, я гордился женой и завидовал ей белой завистью. Я так много говорил о своём таланте, так долго носился с ним, как дурачок с писанной торбой, но так и не смог его реализовать, а вот она смогла без особого напряжения и бурных анонсов. В моей голове всплывает красивое французское слово «мезальянс». Именно в это время она становится моим кумиром, но перестаёт быть женой. Она постепенно превращается в диву.
.3.
В «Малахите» Елена Мансурова раскрылась как настоящий авангардный хореограф, хотя её программа была построена на узнаваемых приёмах джаза, модерна, хип-хопа, брейк-данса, фанка и даже классического балета, но эта эклектика смотрелась настолько свежо и неповторимо в её интерпретации, а так же в совокупности с оригинальной музыкой и щепоткой юмора, что казалась настоящим открытием. Я очень волновался перед каждым её выходом, и каждый раз она оставляла меня в растрёпанных чувствах и в мокрых штанишках. Я всегда аплодировал громче всех и дольше всех, разбивая ладони в кровь.
В то время (ей было 30 лет) она окончательно созрела и расцвела как женщина. Её глаза сверкали небывалым жизнелюбием и притягивали окружающих словно магнит. Её спортивное жилистое тело приятно округлилось и выглядело чрезвычайно сексуальным. Иногда она выходила потанцевать в коротких лайковых шортах или в обтягивающих джинсах с дырочками, и тогда мне становилось неловко: она выглядела слишком вызывающе, и со всех сторон её облизывали похотливые взгляды как мужчин, так женщин Мне казалось, что все хотят её трахнуть.
Мансурова! Ты была просто неотразима, кричала расфуфыренная Мадлен, огненно-рыжая бестия с большим крючковатым носом и ростом метр девяносто на каблуках, в этом костюме лесной нимфы из трёх фиговых листочков на лобке и на сосочках! Она небрежно чмокнула Ленку в щёку. Ты была настолько притягательна, что у меня даже член встал Хотя я давненько про него забыла. И она кокетливо махнула рукой.
Мадлен была популярной ведущей в шоу трансвеститов, и я сам довольно часто угорал над её искромётными шутками и бесконечными эскападами до тех пор пока мы не встретились лицом к лицу, и тогда я понял, что под этой яркой оболочкой скрывается Вадик Кондаков самый обыкновенный пидорас из Тагила. Когда-то я видел его без грима, без парика, без этой сверкающей мишуры, но в тёмно-сером бушлате с голубой полоской на плече.
А кто это у нас тут такой суровый? прокукарекала Мадлен этаким петушиным контральто, рассматривая меня в упор, и выражение её лица слегка изменилось.
Попутчики из тюремного прошлого не забываются. Я бы рад их забыть, да не могу, потому что память в экстремальной жизненной ситуации всё схватывает и фиксирует намертво, как эпоксидный клей. Я даже помню имена и фамилии тех, с кем делил краюху хлеба двадцать лет назад, в той далёкой и уже нереальной жизни.
А это мой супруг, ответила Леночка и предложила нам познакомиться.
Мадлен, промурлыкала эта «кошечка» и манерно выдвинула мне под нос грубую жилистую лапу с браслетами и многочисленными кольцами; она повисла в воздухе, будто вяленая рыба с душком.
Я отступил от него на пару шагов и слегка помахал ладонью, словно разгоняя неприятный запах.
Парашей откуда-то понесло, объяснил я, отодвигаясь от него ещё дальше.
Эдик! одёрнула меня Мансурова.
О-о-о, Ленусик, сказал Кондаков, свернув губки трубочкой, да он у тебя ещё и гомофоб.
Да кто тебя боится? парировал я с ироничной усмешкой. Ветряная мельница на каблуках.
Фу, какой грубиян! возмутилась Мадлен, скорчив презрительную гримасу, и я увидел, как у неё посыпался makeup: на щеках и под глазами отошла тональная пудра, а с наклеенных ресниц комочками осыпалась тушь.
Штукатурку с пола подбери, посоветовал я.
Ну всё, я обиделась, заявила Мадлен и, развернувшись на каблуках, хотела уйти прочь, но я остановил её:
Да тебя уже давно обидели
Вадик развернулся и посмотрел на меня растерянным взглядом отвратительная слащавая улыбка исчезла с его лица, а я добавил очень невнятно, так чтобы слышал только он и ничего не поняла Мансурова, которая уже начала терять интерес к нашей перепалке:
уем по губам.
И кстати, ещё раз увижу, что ты прикасаешься к моей жене, сказал я ватным сдавленным голосом, выражающим крайний дефицит терпения, я тебе руку оторву, а потом спляшу чечётку на твоей хребтине.
В этот момент к Ленке подошла какая-то девочка и оттянула её внимание на себя.
Ты меня услышал, гражданин Кондаков? практически шёпотом спросил я.
Под толстым слоем грима его лицо превратилось в маску удивления: жёлтый алебастровый лоб покрылся глубокими морщинами, нарисованные чёрным карандашом брови сошлись на переносице, и ярко накрашенные губы собрались в карминовый пучок.
Что? произнёс он, вглядываясь в мои черты, как вглядывается близорукий в нижнюю строчку таблицы Головина.
В этот момент девчонки весело рассмеялись, и Кондаков вздрогнул Вид у него был такой же напуганный и беззащитный, как в апреле девяносто первого, когда он поднялся в нашу хату из карантина и стоял в дверях в обнимку с матрасом и баулом на плече: широко открытые глазёнки, большой горбатый нос, череп яйцевидной формы, белеющая из-под ворота фуфайки тоненькая шея, потёртые джинсы и большие зимние ботинки на меху. Я помню, как один баклан крикнул: «А вот и мясо приехало!» и Кондаков попятился к дверям
А я ведь тебя не узнал, прошелестел он, словно змея в траве, и так ему хотелось меня ужалить. Хотя по большому счёту ты не изменился, и даже причёска та же самая Первый день на свободе.
Я бы тоже тебя не узнал, если бы не твой орлиный нос. Ты очень изменился, Вадик.
Ты знаешь, Вадика Кондакова уже давно нет, чуть слышно сказал он и улыбнулся. Я его похоронил и даже стараюсь о нём не вспоминать.
Он был похож в этот момент на грустного клоуна в рыжем парике, с наклеенными ресницами, с большими губами, размалеванными красной помадой. В глазах его было столько боли и безысходной тоски, что мне захотелось выпить с ним и поговорить по душам, но предрассудки в человеческом обществе всегда доминировали над здравым смыслом, поэтому я не протянул ему руку и никогда не протяну, даже если он будет тонуть, да что там говорить, если я буду тонуть и он протянет мне руку, я хорошенько подумаю, прежде чем «зашквариться».
Ну прямо индийское кино, пошутил я, а ты, по всей видимости, его родная сестра Мадлен, похожая на него как две капли воды?
Упаси Господи! Мы даже не являемся дальними родственниками.
И всё-таки, Мадлен, попросил я очень вежливо и даже состроил ангельское личико, не прикасайся к моей жене, а то я не смогу с ней жить. Ты меня понимаешь?
Конечно, ответил Вадик и кивнул головой. Я тебя понимаю.
Ну и чудненько! обрадовался я и добавил: Иди.
Всего хорошего, Эдуард.
И тебе не кашлять, не болеть Выступаешь сегодня?
Да. Шоу начнётся где-то минут через сорок.
Классно! Буду ржать громче всех. В этом плане ты, конечно, молодец. Чувство юмора у тебя отменное.
Я улыбнулся ему совершенно искренне, и мне даже захотелось похлопать его по плечу, но я вовремя одумался. Особенно непобедимы предрассудки, приобретённые в молодости, ведь мы очень доверяем старшим и наше сознание фиксирует их слова в качестве основополагающих истин. Самая лёгкая добыча любой идеологии это молодёжь.
Спасибо, кротко ответил он, медленно развернулся и медленно пошёл по коридору, как-то бочком-бочком, виляя своей маленькой попкой, обтянутой изысканным шифоном, а я подумал, глядя ему вослед: «Всё-таки у меня было два создателя. Один вложил в меня беспощадную жестокость, а другой великодушие, даже к собственным врагам. Первый наделил меня гордыней, а второй дал смирение и способность любить не только себя. Первый видит меня зверем. Второй хочет, чтобы я стал человеком. Кто они мои творцы? Какую игру они затеяли? И кто я в этой игре? Вечные вопросы, на которые нет ответов».