Мы с Оксанкой переглянулись. Я так чувствую, у нас обеих на рожах было написано чего, конкретно и вообще, Федору не хватало с евонной супругой. Я поняла, что от разговоров нужно уже переходить к действиям, а то, мало ли чего с соседушкой случилось. Пришел мой черед к телефону топать.
Кому звонить-то собралась? Оксанка любопытствует.
Угадай с трех раз. Ментам, кому ж еще!
Так это Любке идти надо, заяву катать.
На фига? Я Лехе позвоню, одноклассничку своему.
Пришлось копаться в записной книжке, номер Лехин искать, давно не звонила. Леха был на дежурстве, пришлось у его жены выцарапывать служебный телефон и звонить ему на работу, что, оказалось кстати: он быстренько выяснил, что Федор, по крайней мере, не у них в обезьяннике и, слава богу, не в морге. Пару мыслишек дельных я у него вытащила, хоть мент он и в Африке мент. К тому времени, как я закончила свою болтовню, в кухне уже народ кое-какой собрался, так что было с кем поделиться своими соображениями: Сазон приперся, бабуля Оксанкина вышла внука кормить.
Ну, че, жители Вилларибо и Виллабаджо, давайте решать, где нашего Федора искать.
Какого Хведора? баба Дуся наливает Ваське суп.
Соседа нашего, Любкиного мужа.
Да пес его знае, куды он делси, ворчит.
Есть у меня один вопросик, к тебе, Юрик, говорю Сазону.
Н-ну.
Не нукай, не кобыла Ты мне вот чего скажи, бабы-то у Федора не было случайно?
Не, вряд ли. На хрена? У Любки во какая срака толстая, Федору за глаза, и тычет пальцем в календарь, который у нас над столом пришпилен. Любка у нас эт-та, читает, Венера Милос-с-ка-я! А хля, похожа как! ржет.
Угу, токо руки отшибить, бубнит Оксанка.
Кончайте цирк, придурки, я же серьезно спрашиваю. Леха мне сказал, что в ментовке заяву могут не принять, скажут, к бабе другой от жены сбежал, тем более, они поругались.
Да нет у него бабы, Варек.
Ну, где тогда он может быть? Не в подвале же он ночует! Любка всех знакомых сегодня обзвонила, нет его нигде.
Да от нее не только в подвал, вообще неизвестно куда сбежать можно! Оксанка завелась.
Тише ты, не ори так, услышит.
У нас у сяле мужик один тож с бабою своей пособачилси и убяжал от нее на погорелки, пил там, собака, няделю мож, а мож и боле, тихонько забубнила баба Дуся.
Федор-то наш тоже, наверно, на погорелки побег, гогочет Сазон.
А чего, это мысль, я встрепенулась, надо проверить.
Ты о чем? Оксанка аж чаем подавилась.
Об Игнатьевых, вернее, об их фазенде. Домик-то не весь сгорел, вовремя потушили, почти полдома целехоньки. Вот так, ребятки.
Ты совсем обалдела! Че ему там делать?
Ты не слышала, чего баба Дуся сказала? Чего-чего! Водку жрать, вот чего. Короче, я собираюсь и иду на проверку, кто смелый, может со мной прогуляться.
Мудаков нет, брякнул Сазон.
Мудаков всегда навалом, я так на него глянула, что все сразу поняли, кого я имею в виду. Ладно, одна смотаюсь, не развалюсь.
Иди, если тебе делать нечего, бурчит Оксанка.
Я бодрым шагом пошла одеваться. Ничего, ради такого случая можно и прогуляться, идти все равно не далеко. Поздно уже, правда, ну да ладно, меня здесь каждая собака знает, не убьют по дороге, надеюсь. Ну, разве что маньяк какой попадется А впрочем, мы барышни крепкие, любого маньяка сами так заманьячить сможем, пожалеет, что на свет маньяком появился.
Быстренько я добралась до Игнатьевского домика, остановилась перед калиткой, стою и думаю, как мне пролезть по снегу к дому, гляжу, а там дорожка аккуратненькая протоптана. Побрела по дорожке к дому. Сдуру вспомнила Юркин рассказ про обгорелый труп, который там нашли, меня аж передернуло, я ж живой человек, мне тоже страшно бывает. Думаю, не буду по развалинам шататься, пойду сразу в ту часть дома, которая не сгорела. Там даже одно крыльцо сохранилось, дом-то раньше на двух хозяев был, с двумя входами с разных сторон. Дверь подергала, а она закрыта. Кто ж ее запереть-то додумался, интересно, менты что ль? Приезжали же вроде Собралась было домой идти, как мне почудилось, что в доме кто-то ходит. Света, само собой в доме нет, проводка гавкнула, а в темноте кто-то шляется! Опять думки о покойниках в голову полезли, я уж думала деру дать оттуда, слышу, поет кто-то и голос до тошноты знакомый. Громыхнула сапогом в дверь.
Федь, открывай! Напугал до смерти!
Варь, это ты? Федька и сам испугался.
Нет, насрали Открывай, говорю.
Ты чего здесь делаешь? Федор отодвинул засов и пропустил меня в дом.
А ты чего здесь делаешь, любезнейший? Водку жрешь? перегаром от Федьки несло не по-детски. Шел бы домой, че ты как пацан себя ведешь.
Ага Опять к этой
А дальше чего делать будешь?
Поглядим. Не пойду я домой, Варюх, тошно мне там.
А кому сейчас легко Ты хоть жрал чего?
Откуда? Денег-то нет.
На водяру, значит, есть?
Не-е, это мы с Иванычем в гараже три дня квасили, он ставил. А здесь я недавно, второй день всего.
И как?
Везде люди живут.
Ладно, Федор, я могу тебя понять, в смысле Любки, но так тоже нельзя. Ты чего здесь навеки поселиться собрался? Хозяева приедут, выпрут тебя отсюда.
Пусть. Домой все равно не пойду.
Да разведись ты с ней, если жить не можете по-человечески! Ты мужик еще молодой, найдешь бабу нормальную, без заходов.
А Любка? Куда ее? Комнату ведь не разменяешь.
Откуда явилась, туда пусть и отправляется, большая проблема.
Да не, нельзя так, Варь.
А в говно тебя втаптывать на глазах у изумленной публики можно? Мужик ты или нет, в конце концов!
Да я уж сам не знаю, кто я есть Плохо мне, сестричка, ей-богу.
Да уж вижу. Ладно, пойду я. Ща Сазона пришлю к тебе, он пожрать притащит.
Любке не говори, где я.
Ага, разбежался. Пусть ей, заразе, стыдно будет. Скажу обязательно.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ГДЕ ТЫ, ФЕДЯ?
Домой я летела на крыльях. Еще бы! Как бы там ни было, а Федор все-таки нашелся, живой здоровый. Захожу, а эти халявщики фестивальные сидят в кухне, лясы точат.
Сидите, значит? говорю.
А че еще делать-то? Сазон сидит и жрет чего-то.
Тебе-то я сейчас мигом дело найду.
В чем дело-то, объяснить можешь? Оксанке интересно стало, чего это я влетела, как буревестник, можно подумать, не знает, куда я ходила.
Федя нашелся. Иди, Юрок, ему пожрать отнеси и свечек, что ли, а то у него там темно, как у негра в одном месте. Вот, щей ему отнеси, я колбасы отрежу Оксан, у тебя хлеба нет? Я сегодня еще не ходила.
Постой, расскажи сначала, где ты его нашла-то? Оксанка от новостей таких ошалела.
Где искала, там и нашла, на погорелках. Сидит там в темнотище, страдает с перепоя. Юрик, ты ему пива купи, что ли, а то уж больно жалкий он, пусть здоровье поправит.
Ну, блин, сосед дает! сияет Сазон. Бомжует, значит?
Ничего смешного, между прочим. Я его уговаривала домой вернуться, он не хочет. Может, одумается через пару дней и придет все-таки Пойду Любке скажу, где ее благоверный обретается.
Сказала, блин. Этой дуре, хоть говори, хоть кол на голове теши. Ей говорят, что мужик от нее на край света готов свалить, а ей хоть бы что. Я б со стыда сгорела. Наверное, я никогда в ее политику не въеду. Неплохо бы ей самой разобраться, чего она от жизни хочет и от мужа своего. Вышла я из ее комнаты, как говном облитая, хреново, когда тебя не понимают. Всегда так: хочу как лучше, а получается хрен знает чего. Может, и не надо мне было в это дело лезть, пусть бы сами и разбирались, но Федька-то там голодный в этом бомжатнике сидит. Родной сосед все-таки.
Пошла я к Оксанке. Сели мы с ней, лимончик порезали и вмазали коньячку, который мне клиент один презентовал. Посидим, думаем, Сазона дождемся. Может он Федьку по-своему, по-мужицки, уговорит вернуться. До двух часов ночи мы сидели, так и не дождались. Часов в двенадцать соседушка наш пропащий появился, который в Люськиной комнате живет. Он, наверное, ошизел от наших базаров, пока в кухне кофе себе варил. Мы его пригласили на оставшийся коньяк, а он неожиданно согласился и даже принес еще чего-то выпить, не помню, правда, чего. Обычно он даже не здоровался почти никогда ни с кем, а тут, надо же, едрена-макарона, примкнул к компании. Я тогда подумала, что он на Оксанку глаз положил. Оксанка довольная, сияет, как новый гривенник, но такую чушь несет! Можно подумать, мужику интересно про Федьку слушать! А он такой вежливый весь из себя, так слушает внимательно, поддакивает, вопросы даже задает, куда деваться! Вот с ним и просидели мы до двух ночи. Сазон, думаем, и не придет сегодня, не иначе опять по бабам подался, ему ж вечно его стручок покоя не дает. Так и разошлись спать по комнатам.