Девчонка упиралась, но от Прохора не так-то просто было отделаться, так что она спрыгнула с камня и поплелась к дому.
Родители Маринки уже уехали на базар, а значит, у домового было время до вечера. Войдя в горницу и осмотрев хозяйство, Прохор потёр ладони.
Ну что? подмигнул он Маринке, которая, казалось, и знать не знала, с чего начать. Давай-ка плясать от печки.
Сняв заслонку, он заглянул внутрь.
Апчхи!
Сажа залепила глаза, но покрытый засохшими каплями щей горшок удалось из печи вытащить. Печь вздохнула. Облако сажи выпорхнуло в горницу.
Что, милая, тяжко такое сокровище хранить? Прохор похлопал её по когда-то белой, а теперь почерневшей от копоти стенке.
Ой, не трепался бы ты, Прохор, проворчала Котофеевна, запрыгнув на лавку. Прознает Маринка, что тогда?
Прохор бросил на кошку быстрый взгляд.
«Ничего тогда. Я исчезать умею на раз»
Видел бы ты своё лицо! захохотала Маринка, и Прохор вытерся рукавом. Тот почернел.
«Нехорошо, придётся стирку затевать. Но это потом»
Он подбоченился и строго посмотрел на девчонку.
Печь она в доме главное. Что без хозяина, что без печи в доме всё одно холодно и неуютно. Вот тебе, Маринка, веник, сажу обмети, внутри вычисти.
Девчонка приняла веник двумя пальцами, будто он её укусить мог, ещё и нос сморщила, но, увидев, как Прохор за горшок схватился, прижав его к чистой красной рубашке и веточкой отковыривая засохшую грязь, взялась мести так, что пыль и сажа в горнице столбом встали.
А Прохор в горшок-то вцепился неспроста.
Ещё немного, терпи! Да прекрати же ты, шёпотом уговаривал он непослушную утварь. Тот вырывался, так и норовил из рук выкатиться.
Ты всегда с вещами разговариваешь? размахивая веником во все стороны, спросила Маринка.
Разговариваю, а что? Всякая вещь любит внимание и заботу. Как ты к ней, так и она к тебе.
Маринка остановилась, призадумалась, хмуря чёрные брови, и давай ещё пуще мести.
Разведя огонь, насыпав крупы, соли да ароматных трав, залив это всё водой, Маринка с Прохором поставили горшок в начищенную почти до белизны печь, закрыли заслонкой, и печка довольно заурчала. Поленья уютно потрескивали, а домовой с девочкой избавляли горницу от пыли и паутины в углах. На стол легла белая скатёрка и встала корзинка с хлебом, не пышным, конечно, но какой уж был. Запах каши защекотал в носу и заставил животы замурлыкать вместе с обалдевшей от дива дивного Котофеевной.
Поберегись, как Стёпка-то явится, проворчала та.
Угу, кивнул Прохор, чуть-чуть ещё.
Вынимаем? смотря голодными глазами, спросила Маринка.
Давай, с задором махнул рукой Прохор.
Девчонка отодвинула заслонку, надела рукавицы и полезла в печь.
Ай! Ты что делаешь? вскрикнула она, шарахаясь прочь.
Прохор глаза на неё вылупил.
Горшок, объяснила та, убегает!
А я что говорил? Обижен он на вас. Поди теперь уговори, покачал головой Прохор и полез в печь сам.
Печка с радостью его приняла в свои объятия, даже жарить перестала.
Спасибо, печечка, какая каша у нас поспела! проворковал Прохор, потянувшись за горшком, а тот раз! И вглубь скользнул.
Что же ты, кормилец, делаешь? Не я ли тебя начистил до блеска, не я ли бока твои маслицем смазал?
Пошёл вон! фыркнул горшок, выпустив облако пара.
Прохор вылез наружу, вытер лоб и видит в окно, Степан с Варварой идут.
Тащи ухват, Маринка, приказал домовой.
Увидят тебя, дурень, мотая хвостом туда-сюда, ходила Котофеевна.
Ничего, я быстро, я его сейчас ухватом.
Орудие для борьбы с горшком, точно меч на закатном солнце, сверкнуло в руках Прохора.
А ну, иди сюда, утварь ты неблагодарная, зарычал домовой, ныряя в печь следом за ухватом, и подцепил горшок. Тот дёргался, плевался кашей, да не смог с домовым совладать. Прохор его и вытащил!
Маринка в ладоши захлопала. Глаза её карие заблестели.
Скрипнула дверь.