Ну да. Или всегда в разных местах. Наоборот тоже бывает.
Поль вылил мне остатки виски.
Пейте, пейте. У меня ещё есть.
Он встал, сходил за какими-то «кракерсами» или чипсами, которых я сроду никогда не покупал и не ел. Но и он, принеся их полную тарелку, к ним не притрагивался. Вероник же, пока мы распивали аперитив, не притрагивалась вообще ни к чему. Но она вдруг попросила себе рюмку портвейна.
Поль воспрянул. С видом непонятного облегчения он принёс жене рюмку белого портвейна. Ему видимо не часто приходилось выполнять такую просьбу. И это тоже, конечно, было связано с её болезнью. Судя по её манере держать себя, в позе почти неподвижной, полностью прикрывая пледом колени и ноги, нижняя часть её тела была парализована. Это выглядело и странно, и как-то неловко. Игнорировать вроде бы невозможно, но любой вопрос на этот счёт, вопрос к людям, которых почти не знаешь, прозвучал бы бестактно.
Вероник парусным спортом занималась, как бы угадывая мои мысли, сказал Поль. Профессиональным.
Ничему уже не удивляясь, я ждал пояснений.
Получила травму, упала. Сломала позвоночник. Сколько ни оперировали Вот. Поль развёл руками.
Ей же от объяснений стало неловко. Она что-то сверила по мне тихим взглядом. Но даже в глазах у неё чувствовалось что-то доброе, располагающее к себе. Она словно извинялась передо мной, но не за себя, а за мужа, за всё им сказанное.
И я вдруг посмотрел на себя другими глазами. Я показался себе здоровым, благополучным, вполне себе, несмотря на все мои горести и на «холод жизни», с которым я упрямо не хотел смириться. Вот уж действительно не поспоришь: всё познаётся в сравнении. Французская пара, сидевшая передо мною, умудрилась полжизни прожить в Италии, ни в чём, конечно же, не нуждалась, но успела пресытиться всем на свете. Какое количество людей могло бы им позавидовать. А ведь именно такие люди, как эта пара передо мною, несли на себе печать усталости, изношенности. Нередко видишь подобное во Франции, я замечал это и раньше. К этому и приводит чаще всего размеренная, однообразная жизнь, понимать это я тоже уже научился. Но как всё же странно бывает констатировать, что некоторые люди, во сто крат более обеспеченные, чем ты, благополучные во всех отношениях, лишены в жизни чего-то главного, на первый взгляд, как будто бы чего-то простого, что другим дано от природы, от рождения. Мир кривых зеркал. И в нём никогда не бывает ничего прямого, логичного. Впрочем, мне никогда не удавалось сформулировать это ясно. Тем самым я, наверное, предохранял себя и от чванства. Но диссонанс всё чаще давал о себе знать в моих отношениях с французами. Не случайно в моём ближайшем окружении их становилось всё меньше, а во Франции я бывал всё реже. Нас разделяло что-то в оценке жизни.
Хозяин пошёл заниматься ужином и вскоре позвал нас за стол. Помочь Вероник с креслом? Но Поль сам выкатил кресло-каталку через порог, привычными движениями подтолкнул кресло к тыльной стороне стола, видимо, привычное для Вероник место. Одним взглядом он оценил, всё ли есть, что нужно, передал ей столовую салфетку и стал носить свои блюда.
За столом я спросил его о том, о чём хотелось спросить сразу же, ещё при первой встрече в лесу, кто он по профессии.
Врач, ответила за мужа Вероник, с той же непосредственностью, как и он только что, когда отвечал на вопросы вместо неё.
Бывший, поправил Поль и, с упрёком взглянув на жену, добавил: Меня лишили права заниматься практикой Я соглашался делать эвтаназию. По просьбе знакомых. Родня одного пациента перессорилась, подали в суд и пошло-поехало
В подробности он не углублялся. Видимо, этим и объяснялся их отъезд в Италию. Дальше я не расспрашивал.
Вероник поинтересовалась, есть ли у меня дети. На этот простой, дежурный вопрос сложно бывает ответить. Я объяснил, что когда-то, до развода с первой женой, воспитывал мальчика, а теперь, поскольку он жил с матерью в новой семье, мы практически не виделись, такое решение она навязала всем вопреки моей воле.
У них тоже был сын уже почти молодой человек. Точнее у Поля, тоже от первого брака. Мальчик жил и учился в интернате, но это не мешало им общаться чуть ли ни ежедневно.
Ужин был приготовлен со знанием дела. Как я уже догадывался, кулинаром хозяин был прожжённым. Филе косули я видел иногда в магазинах перед праздниками и всякий раз удивлялся, каким образом настоящая дичь попадает в парижские торговые сети. Ведь не охотники же, вроде тех, что отстреливали кабанов в лесу, где мы познакомились, поставляют мясо в супермаркеты. Предложенный под конец овечий сыр с фермерского рынка оказался уже лишним, к нему так никто и не притронулся. Хотя вина мы выпили все вместе немало, оно оказалось слишком хорошим.
Мы опять говорили о медицине, и я не мог не расспрашивать об эвтаназии. Бывший врач в вопросе разбирался с удивительной дотошностью, знал все методики и даже дозировки препаратов, которые использовались для умерщвления людей. К тому же ещё студентом он подрабатывал в морге, что прибавляло опыта, как он считал. Он уверял меня, причём таким тоном, будто я ему в чём-то перечил, что человек привыкает ко всему, даже к смерти.
Шутки шутками, а дискуссии завершились в тот вечер неожиданным рассказом хозяина о том, как его однажды списали на тот свет по чистому недоразумению:
В прошлом году тётке своей, пожилой сегодня её уже нет я отдал свой старенький телефон, вместе с сим-картой. У неё с памятью были нелады, да и не только И вот ей позвонили из интерната. Звонят мне по старому номеру, а попадают на неё И она им заявляет: а Поль-то наш на днях погиб, попал под поезд. От него, мол, мало что осталось. Собирать пришлось в мешочки Оставшееся от меня то есть Учительница, конечно, потеряла дар речи. Услышать такое! Передавала соболезнования, извинялась. Учителя рвали на себе волосы. Как теперь мальчик будет один? Какое всё же горе попасть под поезд Обзванивали друг друга, ломали голову, как мальчику нашему, семье помогать И вот появляюсь я. Звоню директрисе узнать, как дела у моего оболтуса. Здрасте, говорю Та молчит. Разговор получается странноватый. Но вы представляете картину Она меня осторожно спрашивает: а вы, правда, такой-то Я в недоумении отвечаю: ну правда, конечно, я отец Макси. Тут она мне всё и выкладывает. Но таким тоном, будто речь идёт не обо мне, а о ком-то другом. Человека сбил поезд, вы представляете? Какой поезд, недоумеваю я? Какого человека?.. А потом дошло! Боже, какой был переполох! Сколько было извинений, даже слёз Слез радости, за нас за всех. Бывает же Как мы потом смеялись Так что я как бы вакцинирован.
Впечатление производил не столько рассказ, сколько сам рассказчик и задор, с которым он смаковал подробности. От непонятного вдохновения его прямо-таки распирало. Всё, мол, в жизни повидал. Все меня, мол, уже видели в разных качествах. И ничего жив-здоров.
Он переглядывался с женой, искал у неё поддержки. Она же с неловкостью косилась на меня: мол, не взыщите.
Я не совсем их понимал. Бывший врач не был таким уж простаком, каким показался мне поначалу. Опыт жизни и смерти он нажил, похоже, незавидный. Одно это дано не каждому, кое-что я знал уже по себе. Но его взгляд на вещи, довольно личный и при этом выдаваемый за что-то такое, что должно быть понятно всем, едва ли вписывался в норму, да и был каким-то одномерным. Схожим образом реагировала и его жена, я это видел по её глазам. Но супружеская солидарность была превыше всего. Их единило безоговорочное понимание друг друга, что-то родственное. Одному этому можно было позавидовать.
Время шло к одиннадцати. Пора было закругляться. Я поблагодарил за ужин, за вечер. Вытянувшись столбом перед сидящей хозяйкой, я протянул ей руку, попрощался. Поль пожелал проводить меня вниз. И в тот момент, когда мы пожали друг другу руки, уже в калитке, он, будто опомнившись, спросил меня, а не поехать ли нам и в самом деле пошататься по лесу ещё раз? К концу следующей недели обещали хорошую погоду.