Я не сказала правду никому, даже Ярославу Игоревичу, хотя он, конечно же, догадывался о том, что случилось. Но я не призналась.
Он плакал. Великий хирург, тиран, язва, сложный человек мать твою плакал, глядя на мою руку. Ругался словами, которые я не посмею повторить, и со всей дури пинал стену. А потом обнял меня и долго стоял, всхлипывая.
Все они могли бы мне помочь полиция, психиатры, физиотерапевты. Хорошие люди, желающие мне добра.
Но я им не позволяю. Не верю. Никому.
Я использую версию Седова. Да, я порезала себя сама, не выдержала рабочего стресса, а то, что сделала это профессионально, так на то я и хирург. Сначала не хотела лечиться, а потом передумала. Вот и вся история, добавить нечего. Хоть одна польза от Седова освидетельствование его психиатра избавило меня от части проблем.
А теперь я хочу, чтобы меня оставили в покое. Не допрашивали, не лечили, а просто отпустили. Думать. Существовать. Решать, что делать дальше.
Сражаться и выступать против Седова глупо и опасно. Кто я и кто он. Всесильный мстительный безумец. Он сделает именно так, как обещал, искалечит мою вторую руку, и никто не сможет меня защитить. Более того, он нет, не буду оправдываться. Молчать мое право.
Никто не узнает всей правды. Никто не добьется от меня ни слова.
Я выиграла.
Нет, не я. Василий Седов.
А я сдалась.
И потянулись мрачные недели, словно в моей душе выключили свет. Когда меня навещают коллеги, становится только хуже. Они стараются мне помочь, но не знают, как. Даже Пашка. Особенно он. Не может на меня смотреть, прячет взгляд в букетах никому не нужных цветов, увядающих, как только они попадают в мою безрадостную квартиру.
Другие коллеги тоже маются. О работе говорить боятся. Силятся вспомнить телевизионные передачи, фильмы, международные новости. Обсуждают мою квартиру, съемную, крохотную, в которой не хватает воздуха для тяжких вздохов посетителей. Вскользь упоминают семьи, детей, питомцев все то, чего у меня нет. Больше говорить не о чем.
Почему бы не оставить меня в покое? Зачем топтаться в дверях и твердить, отводя взгляд:
Ты это держись не раскисай такое с любым может случиться
Неужели? Прямо-таки с любым?
Или еще хуже:
Ты была одной из лучших. Кто знает, может, еще вернешься
И неловкий взгляд в сторону, чтобы не смотреть в мои пустые глаза.
Я несправедлива. Коллеги стараются мне помочь, искренне, изо всех сил. Поддерживают меня, бывшего хирурга. Женщину, которая порезала свое запястье, не справившись со стрессом на работе. Они дружно желают мне добра, но от врачебных слов и нервного сочувствия становится только хуже. Намного.
Они примеряют на себя мое горе и содрогаются, и я ощущаю эту дрожь всем телом.
Они стараются мне помочь, а я им мешаю.
Я хочу быть одной из них, веселой и щедрой, и поддерживать заболевшую приятельницу. Я не хочу быть собой.
Когда коллеги заваливаются в мою квартиру группами, с пиццей, десертом и выпивкой, становится еще хуже. Присутствие толпы это залог безопасности. Так им намного легче улыбаться и притворяться, что все хорошо. Что я выгляжу бодрее, чем на прошлой неделе. Что у меня улучшился цвет лица.
В такие моменты мне не хватает места в собственной квартире.
Здесь душно. Веселая компания душит. Я целыми днями лежу в постели, а чужое веселье нарушает мой покой. Да, у меня депрессия. Да, такое случается после операции, а я перенесла целых две, если считать надругательство Василия Седова. Самое страшное то, что я потеряла силу воли. Если бы я была такой, как Станислав Седов, я бы все смогла, не сдалась, не сдулась. Но увы. Прошли недели, а я так и не вернулась к врачу, не явилась на реабилитацию. Запустила себя. Ношу мою бесполезную руку перед собой, как трофей. Как предвестник конца. Белый флаг моей жизни.
Гости шумят. Пьют шампанское, шутят, переходят из комнаты в кухню и обратно. Создают надоедливый фон, призванный отвлечь меня от грусти.
Тихо приоткрыв входную дверь, я выхожу на лестницу. Никто не замечает моего ухода, им без меня легче. Я не поддаюсь их участливому веселью, их утешительным словам, их дурашливому тормошению. Как и большинство врачей, я невыносима в роли больной.
Спускаюсь на этаж ниже, чтобы знакомые не заметили меня, если откроют входную дверь. Замираю на последней ступеньке и хватаюсь за стену в поисках опоры.
Задыхаюсь от страха. Колючие слезы застилают глаза.
Передо мной мужчина из лифта. Мерзавец, связавший меня перед операцией. Неужели это не конец?! Неужели Седову недостаточно свершенной мести? Мне не скрыться от его людей. Они найдут меня и снова отомстят, мне и остальным.
Лучше уж сразу.
Сморгнув слезы, я подхожу к мужчине и встречаю опасность лицом к лицу. Вернее, лицом к спине, потому что, глянув на меня, он отворачивается. Сидит на низком подоконнике лестничного пролета и смотрит в грязное окно. Рядом с ним консервная банка, старая, уже не разглядеть от чего. То ли консервированные помидоры, то ли фасоль. Сейчас в ней только пепел и окурки.
Страх испаряется так же быстро, как и появился. Мои эмоции давно уже истощились до предела. Классические фазы горя шок, отрицание, гнев закончились, и на меня снизошли тоска и безнадега. Затянули меня как болото, а на острые эмоции не осталось сил.
Что ты здесь делаешь? требую хриплым голосом.
Зашел убедиться, что ты не наделала глупостей.
Не наделала глупостей. Интересный выбор слов.
Он так и не поворачивается ко мне, смотрит в окно серое, в дождевых потеках и плевках пепла.
Я не наделаю глупостей. Можешь передать Василию Седову, что я никому не жаловалась.
Я не об этом, а о твоем состоянии.
Он не имеет права мной интересоваться. Сочувствующий хищник волнуется о благополучии жертвы?
Хочу вцепиться ногтями в его лицо. Где он был все это время?! Почему не появился, когда меня калечили?
Какого черта ты напал на меня в больнице? Связал, запер и вел себя как дикарь. Почему ты не хотел пускать меня на операцию?
У меня было плохое предчувствие.
В лотерею не пробовал играть? У тебя интуиция на высоте.
Яркий, заметный мужчина. Не красавец, но черты лица крупные, интересные. А главное внутренняя сила. Видна во всем в повороте головы, в осанке, в развороте плеч. Уверенность и решимость. Мне бы занять у него хоть чуть-чуть, на время. Чтобы по собственной воле слезть с дивана.
Осмотревшись, мужчина вздыхает.
Василий был взвинчен до предела, а в таких ситуациях он невменяем, особенно с женщинами. Я подслушал твой разговор с заведующим и узнал, что ты один из хирургов Стаса. Меня как ударило понял, что Василий к тебе прицепится. Что бы ни случилось, даже если все пройдет хорошо, он найдет в чем обвинить. Ему нужна жертва, понимаешь? Он не умеет справляться с горем. Пока не накажет кого-нибудь, не успокоится. А ты светилась как маяк. В тебе столько жизни и энергии, прямо через край, даже посторонним достается. Для Василия это как мишень на лбу. У него сложные отношения с женщинами. Четвертая жена в суд подала, пятая сбежала, а остальные много слухов ходит. Я предчувствовал, что случится что-то очень плохое, вот и сделал первое, что пришло в голову. Запер тебя. Сам на самолет опаздывал по срочному делу. Не брать же тебя с собой, вот и запер. Велел охраннику выпустить тебя через час. К тому времени тебе бы уже нашли замену.
Мог бы сказать правду. Дескать, отец больного крайне опасен и ненавидит женщин, особенно таких, как я. Даже если все пройдет хорошо, он меня покалечит, чтобы отомстить судьбе за аварию сына. Я бы поняла постаралась бы понять!
Впервые за эту встречу мужчина смотрит прямо на меня. Щурится, будто и вправду решает, не допустил ли он ошибку.
Ты бы поверила мне и отказалась оперировать?
Приходится признать правду.